Добыча золотого орла - Саймон Скэрроу

Как долго это продолжалось, сказать было трудно, но вдруг Каратак оказался стоящим рядом с ним с ножом в руке. Воины застыли в ожидании, Катон изогнул шею под немыслимым углом, пытаясь углядеть выражение лица вождя и гадая, не последнее ли это, что он вообще видит в своей жизни.

Каратак, прищурившись, смотрел на него со злобой и отвращением. Он поднял нож, и Катон, вздрогнув, крепко закрыл глаза.

Но удара не последовало: лезвие разрезало пропущенную под конским брюхом веревку, соединявшую узы на лодыжках со связанными руками. Катон начал сползать с седла и едва успел пригнуть голову между руками, прежде чем тяжело грохнулся на землю.

– Вставай! – прорычал Каратак.

Это было непросто, но Катону все же удалось, перекатившись на бок, привстать на колени, а потом неловко подняться на ноги. В тот же миг Каратак схватил его за руку и потащил к хижине, в которую ранее заходил сам. Уши центуриона наполнило жужжание насекомых, в ноздри ударил отвратительный трупный запах. Мощный толчок – и Катон, пролетев сквозь узкий дверной проем в темное помещение, упал, приземлившись на что-то холодное, мягкое и податливое. Глаза его быстро приспособились к сумраку, и, подняв голову, он понял, что упал лицом на голый женский живот, так что о его щеку терлись волосы лобка.

– Проклятье! – вскрикнул он, отпрянув от тела.

Рядом лежала кучка острых кремней, и Катон, запнувшись, упал прямо на них, успев выставить перед собой руки и больно ободрав ладони. Один из этих камней с острыми гранями он крепко зажал в пальцах. В хижине были и другие тела, тоже обнаженные, распростертые в лужах свернувшейся крови.

Только сейчас до Катона дошло, куда он попал и кто совершил это страшное злодеяние.

– Проклятье!

Потрясение вкупе с нестерпимой вонью вконец лишили его остатков самоконтроля, и его начало рвать, да так, что он не мог остановиться, пока не изверг наружу все содержимое желудка, хотя запах блевотины, добавляясь к трупной вони, делал рвотные позывы еще сильнее. Когда же наконец ему удалось прийти в себя, он обнаружил, что с другой стороны хижины, через разделявшие их тела, на него смотрит Каратак.

– Гордишься собой, римлянин?

– Я… я не понимаю.

– Лжец! – злобно выкрикнул вождь. – Ты прекрасно знаешь, чьих рук это дело. Это работа Рима. И не только это – здесь еще одна хижина наполнена телами беззащитных крестьян и их детей. Вот что несет нам империя, к дружбе с которой ты меня призывал.

– Рим тут ни при чем, – заявил Катон, пытаясь заставить свой голос звучать спокойно, хотя сердце его в смертельном ужасе отбивало барабанную дробь. – Это дело рук безумца.

– Это дело рук обезумевших римлян! Кто еще мог бы сотворить такое? – Каратак поднял руку и ткнул в Катона пальцем. – Или ты хочешь обвинить моих людей?

– Нет.

– Ну и кто же тогда, кроме твоих товарищей, мог совершить это? На такое способны только римляне!

Он явно провоцировал Катона на возражения, которые, как чувствовал центурион, могут стоить ему жизни.

Катон нервно сглотнул.

– Да, это сделали римляне, но… они действовали в нарушение приказа.

– И ты хочешь, чтобы я в это поверил? Мне уже несколько дней докладывают о том, что творят ваши легионеры в долине. Избивают женщин и детей, сжигают хижины, убивают всех, кто дерзает сказать слово поперек… а теперь еще и это. В последний наш разговор ты толковал о конце войны, и я… я чуть было тебе не поверил. Но вот теперь увидел, что такое на самом деле мир по-римски. Теперь я вижу все ясно и точно знаю, что мне следует делать. Мира между нами не будет. Его не может быть никогда. Поэтому я буду сражаться с твоими соплеменниками сколько достанет сил, до последнего вздоха.

Катон видел злобную решимость на лице Каратака, его кулаки, сжатые так, что побелели костяшки пальцев, и понимал, что теперь никакой надежды на мир не будет до тех пор, пока жив этот человек. А вот самому Катону, как и всем тем пленникам, оставшимся в загоне в лагере бриттов, придется жизнью поплатиться за неспособность Метелла обуздать свое желание набить живот. На миг Катон даже понадеялся, что Метелл окажется среди первых обреченных на смерть, и смерть его будет долгой и мучительной в отмщение за совершенное злодеяние и те беды, которые он на них навлек. «Жаль только, что эта горькая мысль у меня будет последней», – подумалось Катону, и он не смог сдержать печальной улыбки.

Центурион поднял взгляд на Каратака, мысленно приготовившись к смерти, но тут снаружи раздались тревожные возгласы, и находившиеся в хижине бритт и римлянин обернулись к выходу. Каратак поднырнул под притолоку и выскользнул наружу. Полог за ним упал, внутри мгновенно стало совсем темно. Катон поднялся, бросил последний взгляд на трупы и последовал за ним.

– В чем дело? – осведомился Каратак. – Что случилось?

– Римский патруль, вождь, – ответил один из воинов, указывая на дорогу, что вела к хутору. – Примерно дюжина солдат, пешие.

– Далеко?

– Полмили, не дальше.

– Значит, они фактически перекрыли нам путь, – промолвил Каратак. – Кто знает, можно выбраться из этой усадьбы другим путем?

– Вождь, – подал голос один из телохранителей, – я здешнюю землю хорошо знаю. Тут вокруг почти сплошь топь да трясина. Лошадей нам через болото не провести.

Каратак раздраженно хлопнул себя ладонью по бедру.

– Ладно. Забери лошадей, отведи подальше и спрячь где-нибудь, чтобы на глаза не попадались. Да, и чтобы ни звука – понял?

– Да, вождь.

– Тогда действуй.

Воин подтолкнул своего спутника, и они вдвоем побежали к лошадям, привязанным к коновязи между хижинами. Каратак подозвал трех оставшихся бойцов:

– Берите пленного и за мной.

Катона схватили за плечо, направляя следом за вражеским вождем. Каратак повел маленький отряд мимо хижин, проскользнул между двумя загонами для животных и поспешил к участку земли, заметно приподнимавшемуся над плоским ландшафтом. Пологий склон вел к находившейся примерно в сотне шагов от них рощице низкорослых деревьев, и именно туда быстрым шагом направлялся вождь. Катон почувствовал, что у него появилась возможность вырваться и бежать: сердце его учащенно забилось, мускулы напряглись. Он попытался подготовить себя к решительному шагу, вообразив на миг, как это может выглядеть, и даже представил себя пронзенным мечом при попытке обрести защиту у товарищей по оружию. Однако пусть над ним и тяготел смертный приговор, он мог рассчитывать на пощаду в обмен на бесценные сведения о местонахождении вражеского лагеря.

Но пока все эти мысли метались в его голове, время было упущено. Они уже находились возле самых деревьев, да и воин, державший Катона за плечо, усилил хватку, толчками направляя центуриона в тень, под низкую крону ближайшего дерева. Катон запнулся о корень и грохнулся так, что у него вышибло из легких весь воздух. Накатила болезненная злость на самого себя: стало ясно, что, если у него и был шанс сбежать, он его упустил.

Варвар, которому было поручено караулить Катона, словно прочтя его мысли, повернул центуриона лицом к себе, похлопал по его горлу лезвием кинжала плашмя и угрожающе прошипел:

– Тссс! А не то располосую от уха до уха. Понял?

– Да, – тихо ответил Катон сквозь стиснутые зубы.

– Вот и хорошо. Лежи смирно.

Они лежали неподвижно, вглядываясь сквозь росшую под раскидистыми ветвями траву. Ждать пришлось недолго: из-за изгиба дороги показался красный щит легионера. На миг Катона охватило нестерпимое желание оказаться среди соотечественников. Разведчик устремился вперед, огляделся, озираясь по сторонам, дошел до центра усадьбы, остановился, снова внимательно осмотрелся, склонив голову набок и прислушиваясь, попятился, повернулся и побежал назад.

Вскоре после этого патруль вступил в поселение, и по гребням на шлемах Катон понял, что его возглавляют центурион с оптионом. Два командира остановили патруль в центре просторного кольца хижин, и центурион отдал несколько приказов, послав людей на осмотр ближайших жилищ. Потом он расстегнул ремни шлема, снял его, и Катон резко втянул воздух, узнав Макрона. С чего его понесло на разведку с таким маленьким патрулем? При виде друга сердце Катона встрепенулось, и он поднял голову, чтобы присмотреться получше. В тот же миг приставленное к горлу лезвие больно впилось в его кожу. Караульный приблизил губы к уху Катона и яростно прошептал:

– Еще раз дернешься, и тебе конец.

Катону не оставалось ничего другого, кроме как с болью и отчаянием смотреть издалека, как римляне обыскивают хижины. Когда Макрон в очередной раз озирался, его взгляд скользнул прямо над Катоном и варварами, укрывшимися, застыв в неподвижности, на самом краю рощицы. Потом прозвучал приглушенный возглас, и Макрон, обернувшись на звук, поспешил к самой большой хижине. Оттуда он вынырнул довольно скоро, откликнувшись на другой возглас, и направился в ту самую хижину, которую не так давно покинул Катон. На сей раз Макрон пробыл внутри дольше, а когда наконец вынырнул из темного входа, то прижимал к губам сжатый кулак. На миг он застыл неподвижно, стоял, понурившись, глядя себе под ноги. Затем, на глазах Катона и затаившихся рядом с ним воинов, Макрон выпрямил спину и принялся отдавать приказы. Солдаты из патруля поспешили к нему и быстро построились лицом к роще, ожидая дальнейших распоряжений.