Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но если дело не в Мосе… – Уго проявил настойчивость.
– Я больше так не могу, Уго! – Рехину прорвало. Голос стал хриплым, истина обнажилась. – Я больше не могу.
– Это из-за детей?
– Да из-за всего! Мосе, дети… евреи!
Уго не верил своим ушам.
– Евреи?
– Да-да, именно! – Рехина сжала кулаки, крылья носа затрепетали. – Жить еврейкой стало невозможно! Христианам мало того, что они нас убивают и насилуют, заставляют отказаться от нашей веры и принуждают обратиться в свою; они нам даже дышать не дают. – Рехина замолчала, сдерживая рыдания. Уго тоже молчал. – После того что случилось в еврейском квартале, мы перебрались в этот дом потому, что по соседству жили наши друзья – одни выкресты, другие иудеи, но все были объединены какими-то связями. Были и такие, кому посчастливилось выбраться из Нового замка, где случилась вторая резня; поэтому никто не упрекал брата или зятя за то, что они склонились перед фанатичными требованиями христиан и переметнулись в новую веру; ведь убийца с ножом и мертвецы под ногами – более чем убедительный аргумент. До недавних пор такой образ жизни казался нам терпимым. – Теперь Рехина говорила жестко, ее боль превратилась в гнев. – Наши обращенные братья доказали искренность своей веры, построив церковь Пресвятой Троицы и создав объединяющую нас общину. Ты знаешь, им ведь не дозволяют покидать пределы королевства. Говорят, что обращенные отправляются в Берберию под предлогом торговли, но на самом деле их истинная цель – вернуться к вере наших предков. Мы – те, кто остался иудеями, – продолжаем хранить нашу веру, хотя и ведем себя осторожно, не выставляемся напоказ; в отсутствие храмов и школ мы заперты в наших домах, стараемся ни единым движением не пробудить ярость Барселоны, которая нас так невзлюбила. Но вот теперь, в добавление ко всему, королева и епископ запретили нам даже разговаривать с обращенными, даже находиться с ними рядом! Тот, кто нарушит новый указ, будет повешен без права на помилование или прощение. Уго, мы не можем ни с кем общаться. Ты – один из немногих, кто осмеливается заходить в этот дом… Единственный, кто заходит регулярно! – Рехина говорила с таким пылом, что Уго не мог вставить и слова. – Наказания за неподобающую одежду тоже ужесточились: для мужчин обязателен черный длиннополый сюртук с красно-желтым кругом на груди, для женщин – приметная островерхая шляпа. – Рехина покачала головой. – Но самое главное, что рассорило нас с нашими друзьями и родственниками, – это распоряжение епископа: всем обращенным велено в двухнедельный срок покинуть дома, имеющие общую стену с домами иудеев. Всем нашим соседям пришлось переехать! Они нас ни в чем не обвиняют, но, конечно, без раздражения не обошлось. Люди уже пресытились страданием! А кто же заселился в опустевшие дома? Фанатики! Такие же фанатики, как и этот ваш новый папа в Авиньоне. – (Уго развел руками, показывая, что совершенно не в курсе дела.) – Новый папа относится к евреям с открытой враждебностью. Только Богу – разумеется, вашему – известно, что нас ждет. С каждым днем все меньше женщин приходит ко мне за лечением. Я не могу выйти на улицу без того, чтобы меня не оскорбили, не плюнули под ноги, – прошептала Рехина.
Она была полностью опустошена, выплеснув все свои беды.
Уго не знал, что тут можно ответить. Рехина сидела, опустив голову. Он попытался отвлечь подругу от горестных дум. Завел разговор о винограднике и об Арсенде, потом и о рабах, насчет которых хотел посоветоваться… Рехина не отвечала.
– Прости меня, Уго, – наконец произнесла она. – Я ценю твои усилия, но поддержать беседу не могу.
Хозяйка пошла из сада в дом, оставляя гостя в одиночестве.
Его звали Доминго, ее – Барча. Он был болгарин, такой же светловолосый, как Катерина; она – смуглокожая, почти что черная. Он был молод, моложе Уго, худощав и робок, не только не имел представления о винограде, но и не мог связать двух слов по-каталански. Она была самого неопределенного возраста, располневшая, но не желающая расставаться с замашками красотки, каковой, возможно, когда-то и была; казалось, Барча знает слишком много: это проявлялось в напускном высокомерии и в манере разговаривать с Уго – криком и с ужимками. Его недавно взяли в плен на Востоке, считалось, что он христианин; она была мусульманка и с детства жила в Барселоне, принося сплошные убытки своим хозяевам, которые от безысходности всегда продавали ее дешевле, чем платили при покупке. Вот единственное, что объединяло новых рабов: и тот и другая обошлись ему дешево. Их продавец Рокафорт сумел скрыть вопиющие недостатки Барчи, хотя и не смог ничего поделать с непроходимым невежеством Доминго. Ромеу тоже обманул Уго, представив малую цену как особое одолжение. Мария, присутствовавшая на переговорах, смолчала и с первого взгляда одобрила мавританку, поскольку поняла, что Барча не будет ей соперницей на ложе любви, которое она продолжала делить с пареньком при каждом удобном случае. Мария сознавала, что когда-нибудь Уго о ней позабудет, но этот момент до сих пор не наступил, ведь юный винодел не обращал ни малейшего внимания на девиц, увивавшихся вокруг холостяка, владеющего уже двумя виноградниками. «Женитьба меня не интересует, – ответил он как-то ночью, когда Мария завела разговор о девушке, с матерью которой она водила дружбу. – Даже и не приставайте», – попросил Уго. Единственным человеком, кому дешевизна Барчи показалась подозрительной, был Раймундо.
– Здорова ли она? – спросил меняла, отсчитывая для Уго деньги.
– Да, безусловно. Ромеу не стал бы меня обманывать, – горячился Уго для виду, хотя сам больше полагался на суждение жены управляющего.
Еврей раздумывал, следует ли ему вмешиваться в это дело. В конце концов он решил, что покупка рабов его не касается, утвердительно кивнул и передал Уго кошелек со всеми его сбережениями. Да, он хотел что-то сказать, предупредить молодого человека. И уже даже открыл рот. Уго молча смотрел на Раймундо, кошелек завис между ними над меняльным столом. Еврею хотелось предостеречь парня от Рокафорта и его присных.
– Храни тебя Господь. – С этими словами Раймундо передал своему клиенту деньги.
Уго купил Доминго и Барчу в середине 1395 года, через того же нотариуса, у которого заключал договор rabassa morta на виноградник Святой Марии. Времени на раскачку новый хозяин не дал. Как только рабы пришли на ферму, поднялись на второй этаж и
