Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне всё открывали, одно помещение пришлось взломать.
В одной из комнат товарищ Трепалов стал расспрашивать находящегося там финна, и тот сказал, что такой там есть. Тогда подходят ко мне Прошьян и Карелин и заявляют, чтобы я не искал Блюмкина, что граф Мирбах убит им по постановлению ЦК их партии, что всю ответственность берет на себя ЦК.
Тогда я заявил им, что я их объявлю арестованными и что если Попов откажется их выдать мне, то я его убью как предателя. Прошьян и Карелин согласились тогда, что подчиняются, но вместо того чтобы сесть в мой автомобиль, бросились в комнату штаба, а оттуда прошли в другую комнату.
При дверях стоял часовой, который не пустил меня за ними; за дверями я заметил Александровича, Трутовского, Черепанова, Спиридонову, Фишмана, Камкова и других, не известных мне лиц.
В комнате штаба было около 10—12 матросов, я обратился к ним тогда, требуя подчинения себе, содействия в аресте провокаторов. Они оправдывались, что получили приказ в ту комнату никого не пускать.
Тогда входит Саблин, подходит ко мне и требует сдачи оружия; я ему не отдал и снова обратился к матросам, позволят ли они, чтобы этот господин разоружил меня — их председателя, что их желают использовать для гнусной цели, что обезоружение насильственное меня, присланного сюда от Совнаркома, — это объявление войны Советской власти.
Матросы дрогнули; тогда Саблин выскочил из комнаты.
Я потребовал Попова, тот не пришел; комната наполнялась матросами, подошел тогда ко мне помощник Попова Протопопов, схватил за обе руки, и тогда меня обезоружили»{220} …
Обратим внимание, как по-хозяйски ведет себя Ф.Э. Дзержинский в отряде Д.И. Попова. Немыслимо, но командир «мятежного» отряда никак не противодействует ему, позволяя осматривать помещения и даже взламывать двери.
Противодействие Феликс Эдмундович встретил только, когда попытался вломиться на совещание ЦК партии левых эсеров, а разоружили его лишь после угрозы застрелить командира отряда Д.И. Попова.
Очень странно и то, что Ф.Э. Дзержинский узнал шапку Блюмкина, лежавшую на столе. Ведь чуть выше Феликс Эдмундович заявлял: «Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся». Шапку тем не менее он сразу узнал…
Во всяком случае, и обстоятельства ареста, и его последствия — и Дзержинский, и его помощники отделались (даже по официальной версии) легким испугом — выглядят как-то очень несерьезно.
7
Впрочем, и все связанное с эсеровским мятежом выглядит весьма странно.
Когда к восставшему полку Попова присоединилась часть полка им. Первого марта, силы эсеров составляли уже 1800 штыков, а у большевиков в Москве было всего 720 штыков при примерном равенстве броневиков и орудий…
Однако никакой попытки реализовать преимущество эсеры не предприняли.
Более того, все руководство партии эсеров после совещания в отряде Д.И. Попова, как будто никакого мятежа и не было, почему-то отправилось в Большой театр на заседание съезда, где и было арестовано.
К.Х. Данишевский, один из руководителей латышских частей, занимавшихся разгромом восстания, вспоминает:
«Выстрел по Кремлю сигнализировал начало восстания левых эсеров (6 июля около 15 часов).
Уже до этого (подчеркнуто нами. — Н.К.) было дано секретное указание делегатам съезда, членам РКП(б) оставить помещение съезда (Большой театр) и направиться в рабочие районы, на предприятия для организации рабочих масс против контрреволюционного мятежа левых эсеров»{221} …
Это, конечно, чисто большевистская предусмотрительность — начать ликвидацию мятежа до его начала. Но никакой мистики тут нет, если допустить, что убийство Мирбаха действительно было сигналом, только не эсерам, а большевикам.
Эсеры к восстанию были не готовы, даже грозные воззвания их были приняты наспех, на том самом совещании в отряде Попова, на которое рвался Ф.Э. Дзержинский и на которое не пустили его.
Г.Е. Зиновьев, рассказывая по свежим следам об эсеровском восстании в Москве, с трудом скрывал душивший его смешок:
«Сначала мы спрашивали себя, что делать с ними? Ленин шутил: что делать с ними? отправить их в больницу для душевнобольных? дать Марии Спиридоновой брому? что делать с этими ребятами?»{222}
Что так рассмешило Григория Евсеевича Зиновьева?
Что так развеселило Владимира Ильича Ленина?
Поддавшись на провокацию, левые эсеры дали большевикам возможность назвать запланированное уничтожение «подавлением мятежа»…
В.И. Ленин, как известно, ценил юмор и был большим мастером экспромта.
Вот и 6 июля, вдоволь повеселившись, он приказал расстрелять отряд Попова из пушек, благо в самом отряде Попова замки из орудий были предусмотрительно вынуты, и ответить на артиллерийский огонь «мятежники» не могли.
Народу в результате положили немало, кое-кого расстреляли, но главные лица, заварившие всю эту бучу, как и положено у большевиков, не пострадали.
Опять-таки сошлось и с праздниками. Вечером 6 июля верные большевикам латышские стрелки праздновали Иванов день. Свою гулянку они завершили достойным стражей революции образом…
«В ночь на 7 июля, — вспоминает тот же К.Х. Данишевский, — советские части железным кольцом охватили этот район (храм Христа Спасителя, Арбатская пл., Кремль, Страстная пл., затем Лубянская пл.). Латышские стрелковые части перешли в распоряжение Московского городского военкомата (военные комиссары тов. Берзин, Пече); временно по ВЧК тов. Дзержинского заменял тов. Петерс. Штабом руководил Муралов, всеми операциями — Подвойский (начальник войск гарнизона) и начальник Латышской стрелковой дивизии Вацетис.
Рано на рассвете, в 5—6 часов, 7 июля начался артиллерийский обстрел штаба левых эсеров. Судьба безумного мятежа была решена. К 11 часам эсеры были отовсюду загнаны в Трехсвятительский переулок. В 12 часов начинается паника в штабе мятежников. Они отступают на Курский вокзал по Дегтярному переулку, а также на Сокольники»{223}.
Левых эсеров в Москве громили латыши, а подавить организованное правыми эсерами восстание офицеров в Ярославле помогали большевикам находившиеся в Ярославле немцы.
21 июля мятежные офицеры сдались германской комиссии по военнопленным. Немцы обещали считать пленных офицеров военнопленными Германской империи, но тут же передали их большевикам.
Все они были умерщвлены в так называемых пробковых камерах, которые, как считается, чекисты впервые и применили в Ярославле. «Пробковые камеры» — это герметично закрытое и медленно нагреваемое помещение, в котором у человека изо всех пор тела начинает сочиться кровь…
Жестоко было подавлено восстание и в Рыбинске, где 7 июля офицерский отряд полковника Ф.А. Бреде (Бредиса) под личным руководством Б.В. Савинкова штурмовал артиллерийские склады.
Заметим попутно: сам ход этого восстания показывает, что Борис Савинков не столько руководил им, сколько стремился пристроиться к стихии мятежа.
Иначе не объяснить, почему выступления офицеров в Ярославле, Рыбинске, Муроме и Ростове произошли не одновременно, а последовательно, одно за другим, как будто специально для удобства подавления их…
Безудержная кровожадность чекистов была санкционирована самим Владимиром Ильичом Лениным.
Он требовал, чтобы и при разгроме левых эсеров в Москве чекисты тоже не жалели крови.
Еще когда латыши били из пушек по Трехсвятительскому переулку, Ленин разослал по районным Совдепам Москвы телефонограмму: «…выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников. Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих. Арестованных не выпускать без тройной проверки и полного удостоверения непричастности к мятежу».
8
Телефонограмма В.И. Ленина — не с нее ли списывались распоряжения Б.Н. Ельцина в октябре 1993 года? — дает возможность вернуться к разговору о необыкновенной удачливости Якова Блюмкина.
Когда пьяные латыши начали бить по отряду Попова из орудий, среди «мятежников» началась паника.
«Меня отвели в комнату другого здания, где я встретил Дзержинского, Лациса и других человек двадцать, — рассказывал задержанный в качестве заложника Петр Смидович. — В нашу комнату все время входили и выходили матросы и солдаты. Первые относились враждебно, сдержанно и молчаливо. Вторые, наоборот, много говорили и слушали и склонялись или становились на нашу сторону. Но здесь все время царила растерянность, обнаруживалось сплошь полное непонимание того, что происходило. С первыми орудийными попаданиями паника охватила штаб и совершенно расстроила ряды солдат и матросов.
