Жребий викинга - Богдан Сушинский

— Она всегда была не в меру воинственной. По крайней мере, пыталась казаться таковой.

— Возможно, предчувствовала, что ваша страна будет порабощена соседями, потому и старалась пробудить в душе мужа воинственность настоящего норманна, — Гаральд почувствовал, что княжна пытается оправдать свою тетушку, но при этом она, скорее всего, повторяла некогда сказанное самой Астризесс.

— Своего мужа королева недолюбливала так же, как и всех прочих норвежцев.

— Это правда?! — поразилась его словам Елисифь.

— Когда-нибудь ты услышишь о ней значительно больше того, что можешь услышать от меня.

— Разве норвежская королева может так относиться к своему народу? Моя мать Ингигерда тоже является шведкой, но всегда помнит, что теперь она — правительница русичей.

— Наверное, по характеру своему Астризесс сильно отличается от своей сестры, — предположил Гаральд. — Она всегда считала норвежцев варварами. Твою мать Ингигерду никто в Руси римлянкой не называет, разве не так?

— Римлянкой? Почему вдруг римлянкой?! Иногда ее называют шведкой, это я слышала. Но ведь она и в самом деле шведка.

— Ингигерда — такая же шведка, как и Астризесс. Однако Римлянкой Астризесс называют потому, что она буквально бредит Римом. А еще она давно мечтает сотворить на земле нашего народа Северный Рим. Какую-то нордическую римскую империю, возрождая при этом традиции Древнего Рима.

— Этого я не знала. О Риме тоже пока еще знаю очень мало, — призналась княжна.

— Если бы сейчас на троне оказалась Астризесс, он уже никогда не достался бы мне. Наверное, она сразу же убила бы меня или заставила бы навсегда покинуть Норвегию.

Елисифь отыскала взглядом королеву-вдову, которая по-прежнему держалась рядом с конунгом Гуннаром, но теперь она уже смотрела на эту пару совершенно иными глазами. Княжна прекрасно понимала, что королевой Норвегии она может стать только тогда, когда Гаральд сумеет добыть себе корону этой страны. Поэтому нужно поступать так, чтобы помочь ему в этом.

Правда, пока что княжна понятия не имела о том, какой помощи будет дожидаться от нее принц, но уже уяснила для себя, что у подножия трона она вряд ли может считать себя союзницей Астризесс.

— Значит, это очень плохо, что королева решила приблизить к себе конунга Гуннара?

— Нам всем было бы спокойнее, если бы она как можно скорее оставила Киев, отбыв или в Новгород, или сразу в Швецию, к своему отцу.

— Я должна поговорить об этом со своим отцом? Чтобы он приказал отвезти ее в Новгород?

— Нет-нет, — испуганно возразил викинг. — Тебе в норвежские дела вмешиваться не надо. Нет ничего страшнее, чем нажить себе врага в облике королевы Астризесс.

7

Встречи с великим князем Ярославом византийский посланник ожидал с особым нетерпением. У него было несколько неотложных вопросов, которые он намеревался тут же обсудить. В то же время Визарий уже знал, что и князь тоже заинтересован был в общении с человеком, который многое мог поведать ему о Византии.

Когда посланник прибыл в посольскую палату, в одной из комнаток которой, в шутку именуемой «посольской исповедальней», князь обычно вел переговоры с иностранцами, то обнаружил, что там уже находится инок Киево-Печерского монастыря Иларион. По тому, сколь недобро и подозрительно византиец взглянул на монаха, князь понял, что тот хотел бы переговорить с ним с глазу на глаз, однако не мог же он в угоду иноземцу выставить из комнаты старшего воспитателя своих детей. И потом, для князя важно было, чтобы какие-то сведения Иларион получал из первых рук, задавая собственные вопросы. Тем более что на Илариона у него уже были особые виды.

— Все познания в этом мире начинаются с книг, — молвил князь, как только слуга поставил перед гостем кружку хмельной медовухи, точно такой же, какая была преподнесена правителю и черноризцу.

— Истинно так, — вежливо склонил голову Визарий и тотчас же взялся за колокольчик, которым обычно вызывал собственных слуг. Вот и сейчас один из них внес небольшой, обшитый кожей сундучок, поставил перед хозяином и тотчас же открыл его.

— Мне сказали, что вы привезли несколько книг.

— Я не сомневался, что прежде всего вас заинтересуют византийские книги, а уж затем станете интересоваться придворными и политическими интригами.

— О которых вы безо всякой оглядки можете говорить в присутствии отца Илариона, благочестивейшего из церковных мужей Руси.

— Благочестивейшего? — неожиданно спросил Визарий, оценивающе присматриваясь к монаху-книжнику, но тут же поспешно подтвердил: — Истинно так, истинно. Прежде всего, я привез вам сочинение патриарха Фотия «Мириобиблион»[72], которое вы давно желаете видеть в своем личном собрании фолиантов, великий князь, — выложил он перед правителем толстую, украшенную всевозможными рисунками книгу в массивном кожаном переплете, с двумя серебряными застежками. — Есть также сочинения императора Константина Багрянородного[73] «О церемониях» и «Об управлении империей». А еще — новый список[74] сочинения болгарского черноризца Храбра «Рассуждение о славянском языке», который надобно перевести на язык Руси, — мельком взглянул он на Илариона, рассчитывая, что уж он-то, монах-книжник, должен оценить появление в княжеской или монастырской библиотеке столь ценного трактата. В эти минуты он вел себя, как купец, которому следует сбыть особый товар, значение которого понятно только человеку знающему.

— Эта книга нас тоже заинтересует, — заверил его Иларион, мысленно прикидывая, сколько этот хитрый ромей отважится запросить за болгарский фолиант.

— И наконец, — лукаво улыбнулся Визарий, — в ваших руках, великий правитель, может оказаться только что появившийся в Константинополе эпос «Сказание о Дигенисе Акрите»[75], который способен увлечь всякого, кто восхищается рыцарскими поэмами.

Князь удостоил беглым вниманием каждую из книг, условился с посланником, что о цене с ним будет договариваться монах Григорий, который являлся скупщиком рукописей и фолиантов для монастырской библиотеки, и сказал:

— Я умею вознаграждать откровенность людей, чьи сведения для меня очень важны. Точно так же умею держать в тайне имя человека, который на эти сведения расщедрился.

— Это делает вам честь, правитель, — вновь почтительно склонил голову Визарий, давая князю понять, что готов перевоплотиться в его ромейского агента.

— Мне бы хотелось знать, чем озабочены сейчас при дворе византийского правителя.