Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выступил и арабский ансамбль из Назарета с еврейкой-конферансье, говорившей на плохом русском языке. Это были коммунисты. Но и арабы выглядели очень привлекательно. Еврейка-конферансье была замужем за одним из них. Я зашел на эстраду, где московские евреи окружили израильтян и жадно ловили каждое их слово. Одного израильтянина осаждал московский еврей:
— Их хоб а швестерке ин Тель-Авив![22]
Я стал расспрашивать французского еврея, говорившего по-русски, каковы его политические убеждения. Посмотрев на меня подозрительно, он уклонился от ответа, а в толпе на меня зашикали:
— А зачем вам это? А?
В одной из групп слышался поучающий голос:
— Там-таки все умеют работать, не то, что здесь.
Один московский еврей знал иврит.
— Скажите, — спросил я араба через него, — какие отношения между евреями и арабами?
— Настоящей дружбы нет, — огорченно сказал араб, — арабов не берут в армию.
Коммунистка-конферансье дубовыми фразами оправдывала Насера к вящему изумлению присутствующих.
— Чего же вы там живете? — резонно спросили ее.
А рядом старая еврейка не могла наглядеться на хорошенькую сабру.
— Мейделе майне[23], — приговаривала она.
После Останкино ни один концерт израильской делегации больше не проходил открыто. Были приняты необходимые меры.
На второй день фестиваля я отправился в Останкино, в район гостиниц, где поселили гостей. Там бродило множество любопытных. Я заговорил на немецком с аргентинцем. Неожиданно в его «немецком» языке я уловил слово «досиге»[24].
Я тотчас спросил:
— Sind Sie ein Jude?[25]
Мы тепло пожали друг другу руки. Подошел высокий еврей средних лет и стал расспрашивать у меня про жизнь советских евреев. Я сказал ему, что было плохо, а сейчас стало лучше.
— А что означает для евреев снятие Кагановича?
Совершенно чистосердечно я сказал ему, что этого кровопийцу жалеть нечего.
Была еще и встреча председателей молодежных клубов, в которой я принимал участие ex officio[26]. Набрался там всякий международный сброд, а советские идиоты, попавшие туда, устроили овацию аргентинскому делегату, крича во всю глотку: «Передайте привет Лолите Торрес!»
Это была популярная тогда в СССР аргентинская киноактриса.
Через переводчика я поговорил с председателем общества борьбы с алкоголизмом из Того.
— А что, это так опасно?
— Да! Если алкоголизм не прекратится, — взволновался житель Того, — через 15-20 лет все население Того вымрет!
— Что же они пьют?
— Как что? Коньяк, ликер!
«Хм! — подумал я. — Нашим бы это».
Во время встречи советский чиновник из профсоюзов, испытующе посмотрев на меня, заметил, что сейчас среди советской молодежи много пены. Не имел ли он в виду и меня?
На фестиваль прибыл из Будапешта Йожка Шторк, мой товарищ по СТАНКИНу, с женой Аэлитой. К моему изумлению, которое я вынужден был скрывать, он стал расхваливать советское вторжение в Венгрию, признавшись, что в те дни он сидел взаперти, боясь за свою жизнь.
Вечером я зашел в гастроном на Сретенке. Спиной ко мне стоял оборванец, рубаха которого на спине была разодрана сверху донизу. Майки на нем не было. Купив шар буженины, он алчно вцепился в него зубами прямо у прилавка. Это был Вася Ситников! «Три дня из дому не выходил. С голоду подыхаю», — пробурчал он и снова впился в буженину.
69
После фестиваля я подался в отпуск в Молдавию. В Кишиневе меня встретил Эдлис, работавший журналистом в комсомольской газете «Тинеримя Молдовей». Оттуда я поехал на север Молдавии в автобусе по прекрасным разноцветным бессарабским холмам, где когда-то кипела еврейская жизнь, стертая ныне с лица земли.
Первой остановкой был небольшой бессарабский городок Сороки на берегу Днестра. Мне не удалось найти в нем жилья, и я отправился на пароме на украинскую сторону реки в большое село Цекиновка. Я быстро нашел свободную хату. Хозяином был дед, воевавший еще в русско-японскую войну. Единственный оставшийся в селе еврей промышлял сливовым самогоном.
Весь украинский берег Днестра был в своеобразных руинах — остатках гигантской сети советских оборонительных сооружений, выстроенных от Черного до Балтийского моря до 1939 года. Она состояла из дотов с железобетонными стенами неимоверной толщины, соединенных между собой ходами сообщения. По решению великого полководца Сталина все это было взорвано после захвата Восточной Польши, Буковины и Бессарабии, так что советские войска не смогли ими воспользоваться во время германского вторжения.
В верхней части Сорок жили цыгане, загадочный народ, выстоявший против советской власти, несмотря на гонения.
Цыганские дома снаружи невзрачны, зато внутри убраны богато, в особенности много ковров.
Около каждого дома работали кузнецы, и воздух был полон кузнечным перезвоном. Работали по трое: молотобоец, как правило, здоровый молодой мужчина; опытный старик, поворачивавший поковку, и мальчик, раздувавший меха. Я фотографировал, а они охотно позировали. На крыльцо одного дома вышла ослепительно красивая цыганка, кормившая открытой грудью ребенка. Она тут же предложила мне погадать, но я хотел лишь сфотографировать ее. Заметив это, молотобоец бросился на меня с кочергой: «Нэт! Нэт!»
Я спасся бегством. Цыгане законов не признавали. Хватил бы кочергой, и все тут. Цыгане ухитрялись жить, открыто презирая советскую власть. Детей в школу не отдавали. Младенцев мужского рода увечили сразу после рождения, так что, сохраняя трудоспособность, те становились непригодными к военной службе. Голосовать не ходили. Вселенское кочевание цыган было юридически оформлено. Мужчины всегда работали кузнецами и лудильщиками. Они заключали договора с отдаленными колхозами и совхозами на починку котлов и инвентаря, что давало им законное право перемещаться с семьями по всей стране.
После десяти дней, проведенных в Сороках — Цекиновке, я отправился в Черновцы. В автобус набились цыгане, ехавшие на свадьбу. На одном молодом цыгане была надета рубашка, истлевшая от грязи. В районе Липкан дорога проходила вдоль братской советско-румынской границы. Израильско-арабская граница в любом ее месте выгладит детской забавой по сравнению с ней.
Вдоль широкой реки Прут была протянута многорядная колючая проволока. Между проволокой и шоссе была распахана и проборонована полоса земли шириной в несколько десятков метров, на которой мог быть виден след курицы. Проволока подключена к сети сигнализации, повсюду — тщательно укрытые пограничные посты. А ведь здесь не было террористов!
В Липканах ко мне подсел молдаванин, начавший демонстративно перечислять румынские части, стоявшие здесь до 1940 года: «Сто двадцать четвертый Тимишоарский полк! Двадцать девятый Плоештский батальон!»
Он видел во мне завоевателя.
В Черновцах жила одна из двоюродных
