На грани веков - Андрей Упит

— В сапогах ходят, идолы! Ежели ты чухна, так чего в лаптях не ходишь?

Мегис сделал величайшую в своей жизни глупость: дал волю гневу и языку.

— Сам ты чухна, тебе бы лапоть на голову напялить!

Услышав, что он говорит по-русски, солдаты переглянулись и разозлились еще пуще. Низкорослый так рассвирепел, что побагровел, точно свекла, даже белки его круглых глаз налились кровью. Он подскочил к Мегису и, рванувшись вверх, вцепился пятерней в его бороду.

— На затылок сверну твою косматую харю!

Мартынь не успел и дух перевести, как удар кулака свалил солдата на песок, точно куль с мякиной. Но в мгновение ока тот снова очутился на ногах и выхватил саблю. Если бы остальные не удержали его, плохо пришлось бы эстонцу. Вмешиваться кузнецу уже было поздно, разговор кончился; двое драгунов вывели коней, солдаты вскочили в седла и заключили друзей в тесный круг. Прикрикнули на них и погнали по взрытому песку к Риге. Мартынь понуро брел впереди, Мегис на шаг сзади. Прыщавый гнал коня так, что наступал эстонцу на пятки, и, скрипя зубами, ругался про себя. Еще не забытое прошлое всей тяжестью вновь навалилось на Мегиса, когда он расслышал за спиной хорошо знакомые ласковые словечки, среди которых чаще всего слышалось «паршивец» и «чухна проклятый».

3

Почти до самого вечера их продержали в небольшом лагере верстах в полутора от большака. Тут были обозные и пехотинцы, драгунов всего лишь полсотни. Сидели пленники порознь, каждый привалившись к колесу своей телеги, переговариваться не смели. К каждому был приставлен караульный солдат, время от времени подходил какой-нибудь прапорщик, разглядывал их, словно пойманных зверей, прикрикивал на караульных и снова уходил. Солдаты держались поодаль, но вообще-то мало обращали внимания на пленных. Только порою показывался прыщавый драгун, разъяренный, как и утром, ругался такими отборными словами, каких они даже не понимали, и снова скрывался за возами, когда караульный угрожающе стукал оземь прикладом мушкета. В обед солдаты поели гречневой каши с копченой бараниной, заедая хлебом. Пленники глотали слюни, но о них никто не вспомнил. Да и лошадям было немногим лучше. Драгуны своих привязали особо — те хоть и были костлявые, с длинными журавлиными шеями и сбитыми спинами, но пока что еще держались. Зато обозные клячи бродили вокруг возов, таскали ржаную солому и жадно вынюхивали, куда обозник спрятал краюху хлеба. Солдаты с бранью, кнутами и прикладами то и дело отгоняли их прочь. Иной одёр, чуть поодаль, на пригорке, опустившись на колени, обгрызал можжевеловый куст; летом тут еще росла редкая полевица, сейчас она высохла и от одного прикосновения рассыпалась в мелкую труху.

На закате, видимо, был получен приказ двигаться дальше. Пленникам велели подняться и отойти в сторону. Внезапно в лагере поднялась несусветная кутерьма. Возчики ловили своих лошадей, что, по правде сказать, было не таким уж трудным делом — загнанная скотина и не думала никуда убегать или хотя бы уклоняться от новых мучений. Стучали дышла, разбросанную на землю солому снова укладывали на возы, кашевары ставили котлы на двуколки с колесами высотой до плеч. Пехота по четыре в ряд выстроилась впереди отряда. Оказалось, что драгуны тут только для охраны обоза, по одному на каждые две телеги. Пленников загнали куда-то между ездовыми, место караульных солдат заступили драгуны — к великому несчастью, пленники увидали, что один из них тот самый давешний враг. Они застыли, предчувствуя неладное, когда прыщавый соскочил с коня и направился к ним — ясно, затеял что-то недоброе. Мартынь заметил в его руках длинную цепь и подумал было, что их скуют вместе, чтобы не убежали. Но оказалось, что у того и вовсе дьявольский замысел: один конец цепи он накинул Мегису на шею, другой привязал к длинному концу оси. Мегис до того растерялся и опешил, что даже не решился противиться. Мартына мороз пробрал — это же чистое душегубство, как только колеса завертятся, товарища неминуемо задушит. Кузнец попытался протестовать, но драгун прикрикнул, чтобы он заткнул глотку, потом, размахивая плетью, поклялся изрубить в куски и того и другого, ежели будут перечить либо попробуют бежать. Ни одного офицера поблизости не было, некому даже пожаловаться, а остальным не до них: прямо светопреставление, шум такой, что за пять шагов не слыхать друг друга; кто заметит в этой сутолоке двух мужиков и их мучителей, — никто из прибегавших мимо даже не присмотрелся, что творится за этим возом соломы. Даже возница сначала не заметил, что прицепили к его колесу.

С воем, грохотом, визгом, скрипя пересохшими осями, обоз двинулся. Колесо, закрутившись, натянуло цепь так, что Мегис едва не упал. Мартынь держался вплотную к нему, будто мог этим чем-то помочь.

— Держись сбоку, чтобы не намотало на ступицу.

Но Мегис уже сам сообразил, в чем его единственное спасение. К счастью, цепь оказалась довольно длинной, он прихватил ее и, держа у конца оси, выгнув шею, следил, чтобы ее не затянуло под колесо либо не намотало на ступицу. Так он и ковылял по рытвинам, выбитым передними возами, перескакивал через островки растоптанного можжевельника, раз даже споткнулся. Но тут уж возница заметил, придержал коня, дождавшись, покамест он встанет, и начал браниться с изувером, но тот еще и ему пригрозил, и издевательство продолжалось до самой дороги.

Там, где возы сворачивали на большак, на коне возвышался офицер, видимо, главный тут, потому что он ни одного воза не пропускал без осмотра. Порою офицер вытягивал руку в перчатке, с красным лакированным хлыстиком и выкрикивал приказ либо выговор. Уже по одному тому, что ругался он без воодушевления, а только по долгу службы и ради порядка, да еще на ломаном языке, видно было, что он не коренной русский. По костлявому горбоносому лицу и длинным передним зубам, а также по очень уж опрятной одежде и лоснящемуся коню можно было даже предположите, что это сынок лифляндского дворянина. Увидев воз с прикованным к оси человеком, он задержал его, из-за чего остановился и весь обоз. На этот раз офицер, видимо, рассердился всерьез, горбатый клюв его круто метнулся к солдату.

— Эта што за свинства!

Драгун подъехал к нему и что-то отрапортовал, но безуспешно. Офицер правой рукой взмахнул хлыстом, левой рванул повод, пришпорил коня, тот широкой вороной грудью ткнулся в драгунскую клячу, так что она задними ногами скользнула в канаву.

— Скотина, свинья, дурак! Ты что, корову на базар гонишь или государева пленника ведешь? Сей же час развязать, пускай идет, как положено человеку!

Потом погрозил Мартыню:

— И ты такой же самый дурак! Сей же час развяжи его!

Мартыню не надо было повторять дважды. Он сорвал петлю с шеи Мегиса, отвязал другой конец цепи, свернул ее в клубок, точно гадину, швырнул под телегу и вытер ладони об одежду. Воз двинулся дальше, а следом за ним и весь обоз, где злобные крики по поводу задержки умолкали по мере приближения к грозному офицеру.

По большаку в сторону Риги ехали, пока не стемнело. Пленные держались рядом; после того как Мегису дали возможность идти нормально, Мартынь на миг даже забыл про передрягу, в которую угодили, ему уже казалось, что все будет хорошо. Конь конвоира нет-нет да и наступал им на пятки, но это огорчало их не больше, чем проклятия самого драгуна, да и они в общем гаме слышались только изредка. Затем снова свернули с большака, на сей раз через скошенное поле к Даугаве. Мегис потер шею, пальцы его покраснели. Мартынь прошипел:

— Живодер, а не солдат!

В бороде у Мегиса промелькнула все та же недобрая ухмылка.

— Пустое, мы и не этакое видывали. А вот чтобы как телка к телеге…

Он замолчал, заметив, что голос его звучит далеко не мужественно. Да и как тут сдержишься, даже две слезы скатились на грудь.

Они приближались к большому военному лагерю на таком же поросшем можжевельником взгорье. Еще с большака видны отблески многочисленных костров, разгоравшихся все ярче. Багровое пламя причудливо извивалось, постепенно сливаясь в огромное потрескивающее зарево, черный дым застилал небо; снова заморосило. Далекий гул понемногу разделился на отдельные шумы, все отчетливее слышались скрип телег, конское ржание, солдатский гомон и выкрики команды. Когда ветерок с востока на миг отогнал дым к Риге, по другую сторону костров можно было различить освещенные купы деревьев; вот мелькнули белые дома с красными черепичными крышами, но сразу же потонули во мраке ночи. Это был Юнгфернгоф, а вокруг него — довольно большой лагерь, где расположились какие-то резервные полки и обозы. Царская армия была ныне рассредоточена от Полтавы до Риги, генералов недоставало, поэтому командиром здесь Шереметев назначил свободного подполковника.

Тут уже не было никакой путаницы и поисков; капралы, ответственные за порядок в лагере, объехали кругом вереницу возов, разделили ее на большие и меньшие группы и в строгом порядке одну за другой отвели в заранее назначенное место. Телеги выстроили замкнутым кругом, оставив четыре прохода, лошадей привязали внутри, кругом на известном расстоянии выставили часовых. Обозные наносили дров и развели костры. Где-то поблизости мычала корова и блеяли овцы, оттуда приехали возы с только что освежеванными тушами; солдаты, отряженные разделывать их, выкатили колоды для рубки мяса, кашевары установили котлы, звенели железные обручи, хряпали широкие мясницкие топоры, жужжали точила, натачивая ножи. Жирный пар поднялся над лагерем, дразнящий запах гороховой похлебки смешивался с тошнотным запахом животных и человеческих испражнений.