Гавайи: Миссионеры - Джеймс Миченер

– Вы говорите на гавайском?

– Свободно.

Джандерс подумал ещё несколько секунд, а затем протянул доктору свою грубоватую руку:

– Сынок, отныне ты мой партнер. Кстати, я отметил тебя ещё на "Фетиде", когда любознательность заставляла тебя за давать массу вопросов.

– У меня будет только ещё одна просьба, капитан, – добавил Уиппл. – Я хотел бы занять у вас некоторую сумму денег… прямо сейчас…

– Я обеспечу тебя и твою семью и питанием, и жильем.

– Мне понадобятся эти деньги, чтобы приобрести свой собственный набор необходимых медицинских инструментов и лекарства, какими пользуется любой врач. Все консультации и медицинская помощь для каждого будут бесплатными. Я все же остаюсь слугой Господа и готов служить ему, но только так, как это понимаю я сам, а не кто-то другой.

К концу недели Уипплы переехали в небольшую травяную хижину, которую вместе с большим участком земли предоставил доктору Келоло. Взамен этого он попросил Джона следить за здоровьем Маламы, поскольку её старания по принятию новых законов вытянули из женщины немало сил. И уже в начале следующей недели на пыльной городской улице появилась первая вывеска, которая впоследствии станет одной из самых известных во всем государстве: "Джандерс и Уиппл".

После неприятной поездки в Гонолулу, где на собрании и Авраам Хьюлетт, и Джон Уиппл бросили вызов миссионерскому комитету, Эбнер Хейл серьезно встревожился. Он и раньше подозревал, какую опасность таит близкий контакт с местным населением, теперь же эти подозрения подтвердились. Испытывая самый настоящий страх перед гавайскими дикарями, Эбнер выстроил высокую стену вокруг всего своего участка, оставив лишь запасную калитку в задней части двора, через которую Иеруша могла бы проникать в свой класс для девочек и вести занятия. Кстати, проводились они в открытом помещении, похожем на сарай, расположенном в тени деревьев коу. В самом доме Эбнера было запрещено произносить даже слово на гавайском. Никакие служанки не допускались в это святилище, если они не могли говорить по-английски. А если к Эбнеру приходила делегация туземцев, он не забывал крепко прикрывать дверь, где находились дети, а сам уводил гавайцев в другое помещение, "комнату для туземцев", как её называл сам преподобный Хейл. И тогда он был уверен в том, что дети никоим образом не смогут услышать этот языческий говор.

– Мы не должны следовать путям язычников! – постоянно напоминал Эбнер членами своей семьи. Да, именно то, что говорил в Гонолулу о миссионерах Авраам Хьюлетт, в полной мере относилось к Хейлу. Он любил гавайцев и одновременно презирал их. Поэтому Эбнер не слишком обрадовался, когда однажды вечером к нему зашел Келоло. Священнику пришлось вставать, закрывать дверь в детскую комнату, чтобы они – упаси Бог! – не услышали гавайского языка.

– Что вам угодно? – нетерпеливо спросил Эбнер.

– Не так давно в церкви, – начал Келоло на гавайском, – я слышал, как Кеоки читал очень интересное место из Библии. Там рассказывалось о том, как один мужчина родил другого мужчину, а тот – ещё одного мужчину. Говоря это, Келоло просто-таки сиял от радости, словно до сих пор по мнил этот отрывок из Библии, который почему-то больше все го нравился и другим гавайцам. "Рожающие" – так они называли его между собой.

Эбнера давно интересовало это странное пристрастие именно к данной главе из Книги Паралипоменон, тем более, он чувствовал, что гавайцам не может быть понятен этот текст.

– Чем же вам так полюбилась эта глава? – попробовал он выяснить истину сейчас.

Келоло смутился и принялся оглядываться, чтобы удостовериться в том, что их никто не подслушивает. Затем, совершенно неожиданно, он робко признался:

– В Библии очень много таких мест, которые мы совершенно не понимаем. Это и не удивительно: откуда нам про все знать? Мы не знакомы со многими вещами, которые уже ста ли привычными для белых людей. Но когда мы слышим "Рожающих", для наших ушей это слаще любой музыки, Макуа Хейл, эта история звучит так же, как и наши родовые сказания. И в этот момент мы начинаем чувствовать, будто мы сами тоже являемся частью Библии.

– Что значит "родовые сказания"? – не понял Эбнер.

– Вот именно в связи с этим вопросом я и пришел к вам. Я вижу, что вы очень заняты работой и переводите Библию на наш язык, и все мы высоко ценим ваш труд. Малама и я подумали вот о чем. Прежде чем она умрет… Да-да, Макуа Хейл, она очень плохо себя чувствует. Мы подумали о том, не могли бы вы записать нашу родовую историю на английском языке? Мы ведь с ней брат и сестра, как вам известно.

– Да, известно, – пробубнил Эбнер.

– И я последний из тех, кто знает и помнит историю племени, – заявил Келоло. – В то время, когда Кеоки должен был учить её, он занимался другим важным делом – изучал Бога. Теперь он уже вырос и не сможет запомнить все то, чему когда-то учили меня, готовя в кахуны.

Эбнер был человеком ученым, и поэтому сразу понял, какую научную ценность могут иметь любые легенды и повествования старых времен. Поэтому он сразу же ухватился за предложенную вождем идею и поинтересовался:

– Как же звучит эта семейная история, Келоло?

– Я хочу, чтобы вы записали её так, словно её рассказывает Кеоки. Я это делаю для него, чтобы он узнал, от кого происходит, и был знаком со всеми своими предками.

– Но скажите хотя бы, как она начинается? – не отступал миссионер.

В травяной хижине было темно. Единственная лампа, заправленная китовым жиром и раскачивающаяся от легкого ветерка, не давала достаточно света. Тени перемещались по комнате, а Келоло, усевшись на полу и скрестив ноги, начал:

– Меня зовут Кеоки. Я сын Келоло, а тот пришел на Мауи вместе с великим Камехамеха; а тот был сыном Канакоа, короля Кона, плававшего на Кауаи; а тот был сыном Келоло, короля Коны, который погиб при извержении вулкана; а тот был сыном Келоло, короля Коны, который похитил Кекелаалии из Оаху; а тот был сыном…

После того как Эбнер некоторое время слушал эту увлекательную родословную, его любознательность ученого превозмогла скуку, возникшую с самого начала этого повествования. К тому же ему сразу показалось, что все было выдумано и не имеет отношения к реальной человеческой истории.

– Как же вам удалось запомнить все это генеалогическое древо? – изумился Хейл.

– Алии, который не знает своих предков, даже не может надеяться завоевать какое-либо высокое положение у нас на Гавайях, – пояснил вождь. Мне понадобилось три года для того, чтобы запомнить все имена и все ветви моей родословной. А ведь короли Коны, как вам, может быть, известно, про изошли от…

– Скажите, эти предки, они существовали на самом деле или просто были придуманы? – напрямую спросил Эбнер.

Такой вопрос изумил Келоло:

– Придуманы, Макуа Хейл? Вся наша жизнь состоит в этом. Почему, как вы думаете, Малама стала Алии Нуи? Потому что она может проследить своих предков до второго каноэ, на котором наше племя приплыло на Гавайи. Её далекой прародительницей была сама верховная жрица Малама, которая и прибыла сюда на том втором каноэ. Мое имя имеет очень глубокие корни и восходит к тем временам, когда на самом первом каноэ из Бора-Бора приехал мой предок, который был верховным жрецом того самого каноэ. Меня зовут так же, как и его – Келоло.

Эбнер едва сдержал улыбку. Этот безграмотный вождь, сидящий перед ним, пытался связать свою родословную с каким-то мифическим событием, которое происходило, может быть, десятью веками раньше, если вообще имело место. Эбнер подумал о своей собственной семье, оставшейся в Мальборо. Его мать знала, когда её предки прибыли в Бостон, но никто уже не помнил, откуда появились сами Хейлы. А вот здесь имелся человек, который даже не умел писать, но зато заявлял…

– Вы говорите, что помните даже те каноэ, в которых при плыли сюда люди вашего племени?

– Конечно! Тем более, что это было одно и то же каноэ.

– Откуда вы можете об этом знать? – резко спросил Эбнер.

– В нашей семье всегда знали название того корабля. Это было каноэ по имени "Ждущий Западного Ветра". Келоло правил им, Канакоа был королем, Па главным гребцом по одну сторону, а Мало – по другую. Звездочетом был тогда Купуна, а жена Келоло Келани тоже находилась на борту. Каноэ имело в длину восемьдесят футов, если считать по вашим меркам, а путешествие занимало тридцать дней. Мы всегда знали такие вещи о том каноэ.

– Вы имеете в виду каноэ, похожее на те маленькие лодки, что стоят у пирса? И сколько же людей вы упомянули? Семь или восемь? Если им пришлось плыть в таком каноэ? – пренебрежительно начал закидывать вопросами вождя миссионер.

– Это было двухкорпусное каноэ, Макуа Хейл, и в нем находилось не восемь человек, а пятьдесят восемь.

Эбнер был ошеломлен. Но снова в нем пробудился историк, и ему стало интересно послушать ещё какие-нибудь мифы этого странного народа.