В объятиях злого рока (СИ) - "Julia Candore"

Потому что я люблю тебя. Действительно, всем сердцем люблю.

Пусть эта любовь будет повсюду. Ты отыщешь ее в цветущих деревьях персика, в шелесте волн и крепком вечернем ветре. Пусть она подарит тебе крылья.

А я буду молить небо, чтобы оно дало нам шанс. И однажды — не сомневайся — однажды я приду к тебе с тёплым бризом, с ночным звездопадом, с первым весенним дождем.

Только прошу, помни обо мне".

Пока я читала, Гликерия звонко размешивала ложечкой сахар в чае. Она отвлеклась от сего занимательного действа, чтобы сообщить, что я опять хлюпаю носом.

Да, спрут тебя дери! Опять! Пятый, чтоб его, раз за сутки. Такими темпами не замечу — превращусь в профессиональную плаксу. Тай Фун бы не одобрил.

Я решительно выбралась из кресла и потянулась к дневнику. Развернув его на последних страницах, вчиталась в скачущий шрифт.

"Замок иллюзий проявил необычайную покладистость и по первому же запросу предоставил мне записки некоего доктора Мерри-Шелтона, который занимался изучением прогрессорского дара. В записках говорится, что если светоч прогресса, перешедший на новую стадию, пожертвует жизнью ради любимого человека, то и он, и его партнёр проживут невероятно долго и будут неуязвимы. Насколько эти сведения точны, остается лишь гадать".

То есть, вероятность того, что Тай Фун выживет в этом проклятом смежном измерении, всё-таки есть. Ничтожная, микроскопическая вероятность.

Но как — скажите мне — как же он мог вот так сходу, руководствуясь лишь одним, непроверенным источником, взять на вооружение сомнительные факты?

Ну точно, псих!

Этого отрывка мне хватило с лихвой. Я захлопнула дневник и забралась обратно в кресло, поджав под себя ноги. Накрылась пледом, уронила голову на руки — и давай реветь.

Меня переполняло столько противоречивых чувств, что я готова была взорваться. Злость, обида, жалость к себе. Но этих славных приятелей с большим отрывом перевешивало лютое бессилие, от которого хотелось выпустить когти и драть, как одичавшая кошка, секцию, обои, занавески — всё, что попадется под руку.

Я-то надеялась, мы с Тай Фуном всегда будем вместе, как патроны в обойме. Я и мысли не допускала, что он может взять — и испариться из сюжета.

Воспоминания о нем день и ночь жгли меня калёным железом. Вот он заплетает мне косу. Вот играет на рояле. Вот мы стоим на утёсе, генерируя фейерверки…

Я так изнывала без него, что мечтала обратиться в камень. Лишь бы мучения прекратились. Лишь бы боль от утраты перестала меня терзать.

По Мире я тоже скучала, куда же без этого. Но Мира отправилась покорять межпространство в капсуле, так что надежда на ее возвращение всё же теплилась в груди. За рассудительность ей бы стоило присудить первое место, тогда как Тай Фун не занял бы даже последнего.

С его уходом по мне будто плугом прошлись, разрезали душу на кусочки, перевернули верхние слои нервными отростками наружу, когда страдания причиняет даже самая незначительная мелочь. Я таскала счастливые воспоминания за спиной, как парашют, уповая на то, что в момент падения этот парашют не даст разбиться.

А Каролина, Гликерия и Фараон носились со мной, как с принцессой. Особенно Фараон. Я видела его искренность, но не могла ответить взаимностью. И Фараон, к его чести, отличился редкостной понятливостью.

Когда я не на шутку захандрила, он заявил, что исполнит любое моё желание. И я попросила пианино.

Он добыл пианино тем же вечером — старенькое, расстроенное, с лопнувшим лаком на крышке. Нанял мускулистых парней, чтобы они затащили его в номер, и затеял ремонт по звукоизоляции.

"Ничьи нежные ушки, — подпустил иронии Фараон, — не должны пострадать".

Потом позвали настройщика.

А потом — бедная Гликерия, вот ей испытание для нервов! — я днями напролёт разучивала "Игру воды" (благо, семь классов музыкальной школы позволяли). И надеялась, смутно надеялась, что эти звуки прикоснутся к Вселенной и приведут ко мне Тай Фуна, в какое бы измерение его ни занесло.

Я верила, что когда-нибудь он придет, раскритикует моё мастерство в пух и прах, укажет на ошибки и сядет плечом к плечу, чтобы научить, как правильно.

Необходимость регулярно питаться и хоть изредка выходить на улицу мой мозг предпочел игнорировать. Гликерия готовила овсяную кашу на молоке, чуть ли не силой запихивала в меня по чайной ложке, и укутав, как беспомощного ребенка, выводила на прогулки.

Принцесса. Какое верное сравнение, если подумать! Я почти не замечала окружающих и была заключена в себе, как принцесса в неприступной башне, за мутным стеклом. И мир казался мне сплошной выцветшей фотографией. За исключением некоторых нюансов: в каждом встречном я невольно искала тонкий след Тай Фуна. И испытывала горькое разочарование, не отыскав.

Переломный момент наступил внезапно. В тот день, помнится, впервые за долгий срок курортный городок завалило снегом. Я вышла из гостиницы, подставила снежинкам ладонь в перчатке — и поймала, как мотылька в сачок, детское восхищение. Оно вырвалось из моей загрубевшей души, взмахивая многоцветными крылышками. И я решила: хватит. Заканчиваем страдать.

Тай Фун пророс в меня корнями, и когда его с корнем вырвали, мне, понятное дело, пришлось несладко. Но спустя какое-то время я начала уставать от серости и безысходности, куда сама же себя заточила. Мне надоело быть башней, где заключена принцесса. Может, пора отпустить узницу на все четыре стороны?

Слышишь, малышка Сафро? Вылезай оттуда! Ты же в курсе, что ты волшебница, да? Не в курсе? Ну так прими к сведению: у тебя есть дар, которого не отнять. Ты способна меняться, а значит, можешь всё.

Оглянись! Надо ценить, что имеешь. Нечего киснуть. Развивайся, расти над собой. Будь Тай Фун здесь, он не одобрил бы твою депрессию.

Тай Фун вернется.

Я поверила в это, как верят в снег, как верят в то, что сахар сладкий, а завтрашний день непременно придёт.

Теперь я почему-то не сомневалась: он делает невероятные попытки, чтобы вернуться. Он стремится ко мне всей душой. Прокладывает курс по звездам. Бредет по краю, изобретая мыслимые и немыслимые способы вырваться из межпространства.

В свой самый чёрный час я взяла на себя смелость переодеться. Примерить для разнообразия надежды вместо горестей. И убедить себя наконец: Сафро Шэридон снова сможет цвести.

В тот холодный зимний день, когда пошел снег, я взглянула на небо и вспомнила слова Тай Фуна.

"Занимай мысли высоким, — посоветовал он как-то раз перед сном. — Меть, пожалуйста, в облака", — так он сказал.

Почему бы не последовать его совету?

Ведь мне до сих пор безумно хотелось летать.

Риваль Мадэн — терпеливый жених Гликерии, основоположник эры самолётов и брат моего бывшего шефа в географическом обществе — подсуетился и по знакомству выхлопотал для меня местечко в училище авиаторов, которое располагалось от курортного городка буквально в двух остановках монорельса.

Он замолвил словечко за "непутёвую Сафро", чтобы меня приняли в разгар учебного года. Я взяла у Фараона в долг небольшую сумму (" Дарю, можешь не возвращать! "), прикупила очки воздухоплавателя, лётный шлем. Успешно прошла врачебно-лётную экспертную комиссию и вплотную взялась за учёбу, чтобы побыстрее распробовать небо на вкус.

Теперь в моём мире были лишь самолёты, прогулки у моря во время перерывов и разбор "Игры воды", где можно было сломать мозги.

Шла первая весна. В городке Серренга кружили чайки, носились стаи белых голубей и вовсю таяли аномальные сугробы.

Я мысленно взывала к Тай Фуну, потому как была уверена: моя способность считывать его мысли всё еще при мне. Тай Фун не отвечал.

Миновал год. Гликерию мои музыкальные упражнения, похоже, вконец доконали. У нее даже глаз дёргаться начал — в ритме азбуки Морзе. Она пулей выскочила замуж за Риваля, лишь бы побыстрее от меня съехать.