Борьба и победы Иосифа Сталина - Константин Романенко

Правда, последнее не принесло реальных результатов. Более то­го, о действиях Чижикова сразу стало известно жандармам Дело в том, что в письме к некоему А.С. Романову Петр обратился «с просьбой помочь ему деньгами для переезда в Тулу». Чижиков не знал, что Романов был провокатором и значился в жандармских документах под кличкой Георгий.

Романов отреагировал на просьбу соответственно своему поло­жению сексота. Хотя он выслал просителю «6 рублей и посоветовал обратиться за более серьезной помощью к бывшему студенту Мос­ковского университета» К.А. Паниеву, но одновременно с этим о письме Чижикова провокатор донес жандармам. И 24 августа на­чальник Вологодского Губернского жандармского управления пе­редал эту информацию в Тульское ГЖУ.

Кстати, ссыльный Константин Паниев, к которому провокатор посоветовал Чижикову обратиться за поддержкой, был урожен­цем Гори, и жандармы, даже невольно, могли сложить два и два,

сделав определенные выводы. Трудно сказать, к какому заключе­нию пришли полицейские аналитики.

Но нельзя не обратить внимания, что упоминание Тулы содер­жится не только в жандармском сообщении. Большевик Иван Го­лубев, на квартире которого в Сольвычегодске проходили собра­ния социал-демократов, пишет в это же время Иосифу Джугашви­ли: «Я был уверен, что ты гуляешь где-нибудь по другим улицам Вот получил вчера из Т(улы) от приятеля письмо, из которого узнаю, что ты не сдвинулся с места, так же по-старому коптишь в полус­сыльном положении. Печально дела обстоят, когда так.

Где искать причину в задержке? В причинах, не зависящих от них, или в нашем бестолковом «правительстве» (руководстве пар­тии. — К. Р.). Судить не берусь, да и толку от этого не будет никако­го. Приятелю головоломку задал, полагая, что дело зависит от них, но они оправдываются — говорят, что они тут ни при чем и что, на­оборот, они приложили к ускорению все от них зависящее, но... Два парня сложились и послали на паях. Ну что тебе эти 6 руб. Так что же ты намерен предпринимать теперь? Неужели ждать. Ведь с ума можно сойти от безделья». Нет, он не намеревался сходить с ума.

В конце лета 1911 года вологодские агенты наружного наблю­дения созерцали почти идиллическую картину. По центральной улице города не спеша прогуливались средних лет с худощавым ли­цом и чуть прищуренными ироничными глазами мужчина и моло­денькая смешливая барышня в красивом платье, заботливо отде­ланном рюшечками и воланами.

Разглядывая прохожих, мужчина что-то тихо говорил девушке, и на его шутливые реплики она отвечала очаровательным, звонким смехом, чуть откидывая назад увенчанную модной шляпкой голо­ву. Было очевидно, что прогуливающаяся пара никуда не спешила. Собеседники проводили время «в Александровском или в Детском садах, сидя в летние дни где-нибудь на скамеечке в тени».

Барышней, которой местные агенты наружного наблюдения сразу галантно присвоили почти не казенную кличку Нарядная, была Пелагея Георгиевна Онуфриева. Дочь состоятельного кресть­янина селения Усть-Ерга училась в Тотемской гимназии. В Вологду Поля приехала 23 августа к своему жениху Петру Чижикову, с ко­торым познакомилась в Тотьме, где тот отбывал ссылку. Но ее спутником на прогулках был не жених, а ссыльный Джугашвили.

Нет, Иосиф не собирался конкурировать с Петром Алексеевичем на предмет покорения сердца юной гимназистки. П.Г. Онуфриева в 1944 году вспоминала: «Он постоянно заходил к нам на квартиру... Мы подолгу разговаривали о литературе, искусстве, книжных новинках». Но не «просвещение» и не праздное время­препровождение составляло смысл их откровенно броских прогу­лок. Цель была более прагматична.

Ожидая денег на поездку за границу, Иосиф стремился усы­пить бдительность шпиков охранки. Беззаботные прогулки служи­ли своеобразной ширмой. Демонстрацией того, что его ближай­шие намерения не распространяются дальше флирта с красивой молодой спутницей. Всем своим поведением он старался пресечь даже малейшие подозрения о наличии у него иных планов. Разве можно бежать из города, в котором есть такие прелестные барыш­ни? От таких барышень в бега не ударяются...

Но в кармане его сюртука уже лежал паспорт Чижикова. Впро­чем, прогулки продолжались недолго. Конечно, таинственный «по­литический» произвел на юную гимназистку интригующее впечат­ление. Перед предстоявшим отъездом Иосифа Джугашвили она подарила ему «на счастье» свой крестик вместе с цепочкой и по­просила на память фотографию.

Из вполне понятных соображений фотографироваться он не пожелал и преподнес юной гимназистке — тоже «на счастье» — книгу П.С. Когана «Очерки западноевропейской литературы». С шутливой надписью: «Умной, скверной Поле от чудака Иосифа». Но пока вологодские агенты наружного наблюдения писали отче­ты о прогулках Кавказца с Нарядной, в России произошли немало­важные события.

Дмитрий Богров не был революционером. Мордка — таким ласковым именем его звали родители — был неплохим коммивоя­жером галантерейной фабрики, распространяющим подтяжки «люкс». В Киеве он считался «хохмачом», вращавшимся в среде эсеров и анархистов. Среди евреев Киева отец Богрова слыл не по­следним человеком. Только один его дом на Бибиковском бульваре стоил четыреста тысяч рублей, не говоря о поместье Потоки под Кременчугом. Но Мордка любил кураж. С его помощью жандар­мы обнаружили подпольные лаборатории взрывчатых веществ и произвели массовые аресты в Киеве, Воронеже и Борисоглебске.

Богров-младший окончил университет. И когда летом 1910 го­да он выехал в столицу, в Департамент полиции полетела телеграм­ма от начальника жандармского управления Киева Кулябяки: «К вам выехал секретный сотрудник по анархистам Аленский». В Петербурге вице-директор Департамента полиции Белецкий стал платить Богрову по 150 рублей в месяц, договорившись, что он проникнет в ряды столичных эсеров. В письмах друзьям Мордка писал: «В Петербурге положение адвоката-еврея благоприятнее, нежели в Киеве или даже в Москве».

Еще с весны киевляне знали, что осенью к ним нагрянут «гости» для открытия памятника Александру II и святой Ольге. Летом в го­род прибыли чиновники МВД, жандармы и агенты со всей России. Все подозрительные из Киева были выселены, а подвалы и чердаки обшаривались охранкой. Стены домов облепили листовки, запре­щавшие обывателям «выбегать навстречу царскому экипажу, бро­сать цветы и подавать прошения».

Столыпин с женой прибыл в Киев 27 августа, поздно ночью. В тот же день из Петербурга вышел литерный экспресс с царской семьей; на пути его следования — на тысячи верст вдоль железной дороги встали солдаты, стрелявшие во всякого, кто появлялся у рельсов. 29 августа семью Романовых, прибывшую в Киев, встречал Столыпин. Но в суматохе на него не обратили особого внимания, и он ехал за царским кортежем на нанятых дрожках.

И все-таки в Киеве Столыпина «заметили». Постановку оперы «Сказка о царе Салтане» объявили заранее. 1 сентября в первых рядах партера киевского городского театра расположились знать, министры и генералы. В девять часов царскую ложу занял Нико­лай II с женой. Грянула увертюра — веселая, яркая музыка, и зана­вес раздвинулся...

В антракте, опершись на барьер оркестровой ямы, Столыпин беседовал с Сухомлиновым Подошедший попрощаться с премье­ром Коковцов пошел к выходу, когда раздались два сухих, негром­ких выстрела. Одна пуля попала в руку — другая в печень диктато­ра. В театре началась паника. Жандармский полковник вырвал стрелявшего, молодого человека в пенсне, из орущей толпы; жан­дармы выгоняли публику из зала.

«Жиды убили Столыпина...» — пошел слух по России. В ночь на 2 сентября, в страхе перед ожидаемым погромом, из Киева нача­лось массовое бегство евреев. Поезда не успевали вывозить их вме­сте со скарбом. Спустя шесть лет Коковцов вспоминал: «Полки прибыли в начале восьмого утра, и погрома не было. Станция Киев и площадь перед вокзалом представляли собой сплошное море го­лов, возов подушек и перин». К утру в городе не было ни одного еврея.

Допрос и обыск стрелявшего в Столыпина Богрова начался еще в буфете киевского театра. По обнаруженным в его записной книжке записям в городе произвели свыше 150 арестов — тюрьму забили врачами, адвокатами, певичками, артистами, проститутка­ми и прачками. Но билет № 406 в 18-м ряду Богров получил от пол­ковника Кулябяки; поэтому пошли разговоры, что Богров провока­тор — агент охранки.

Было ли киевское жандармское управление причастно к убий­ству Столыпина? Об этом нет единого мнения, но то, что оно вскормило Богрова, несомненно. Столыпин умирал 4 сентября в клинике Маковского, когда Николай II, не отложив намеченной поездки, на расцвеченном огнями пароходе отправился в Чернигов.

Премьер-министр скончался 5 сентября. Царь отказался участ­вовать в похоронах Столыпина, а царица даже не подошла к его гробу. Следствие по делу Богрова торопливо свернули; к 8 сентября приговор утвердил казнь через повешение. Богрова казнили утром 11 сентября в одном из фортов Киевской крепости. В тот же день из Киева царь отправился на отдых в Ливадию.