Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

Икота прошла, и вместе с едой появился аппетит.

Он действительно выглядел, как бог. Le Coup de Foudre. Название бистро означало «любовь с первого взгляда», или «вспышка чувств». После еды мы пошли гулять по маленьким переулкам. Дождь закончился. Небо распахнулось. Он спрашивал, читала ли я Хемингуэя? Я не читала. «Праздник, который всегда с тобой» – одна из прекраснейших книг, написанных о Париже: двадцатые годы, Гертруда Стайн, потерянное поколение, Форд Мэдокс Форд, Джеймс Джойс, Эзра Паунд, Ф. Скотт Фицджеральд, там рассказывается о городе жизни, писателей, любви и лжи. Воспоминания там, как и любые другие воспоминания, – лишь вымысел.

– Возможно, наш единственный путь к истине.

Он остановился и взял меня за руку.

– Что бы тебе ни говорили, я любил твою мать.

Я заглянула в его глаза – в них горело ледяное пламя.

– Нет любви прекраснее утраченной. Во всяком случае, приятно в это верить. Иначе нам придется признать, какими мы были глупыми или трусливыми, и остаться наедине со своими сожалениями.

Передо мной стоял мужчина, которого я искала много лет – возможно, даже не подозревая. Я смотрела ему в глаза, я не забыла его за все эти годы, он стал частью меня, а я, возможно, была частью его. Все остальное неважно. Почему я должна пытаться вести с ним беседу, рассказывать о Сартре или бар-мицве. Все это казалось лишним.

– Попытайся простить. Любить двоих одновременно – самое жестокое, что может случиться.

– Мы еще увидимся?

– Я закончил с Парижем, улетаю завтра в Нью-Йорк.

– Возьми меня с собой.

Он положил руку мне на лоб. Большую и холодную. А потом покачал головой.

Я не заплакала. Он зашагал по набережной, перешел мост. Я просто стояла. Брошенная. Следовало ли задавать вопросы? Выдвигать обвинения? Я не знала и не узнаю никогда.

Через три дня у Лолы зазвонил телефон – звонила моя мать.

– Где ты пропадаешь? Тебя поглотил Париж?

Она пыталась говорить, как подруга.

– Скоро начнется новый семестр. Лично я считаю это не столь важным, но ты знаешь отца…

– Да? Серьезно?

Я почувствовала, как все холодеет внутри.

– Я встретила Ханнеса, – сказала я, пытаясь не утратить самообладания и не расцарапать ей через телефон лицо. Вот ты и попалась, подумала я, теперь тебе не скрыться.

– А, – сказала она и замолчала.

Ну уж нет. Я не стану унижаться и умолять о правде. Я тоже умею молчать. Возможно, даже лучше ее. Я молчала первые годы жизни, такому разучиться нельзя.

– Ну дааааа, – она быстро вернулась к обычному тону, – я признаюсь…

Она тихо рассмеялась, а у меня застыла в жилах кровь. Давай, подумала я, говори наконец, скажи, чтобы я смогла обрести покой, скажи, черт подери.

– Вообще умора, представляешь? Он звонил мне на прошлой неделе, да? Типичный Ханнес, просто появляется из ниоткуда и снова исчезает…

Помолчав, она продолжила:

– Сказал, он в Париже, и предложил увидеться. По-моему, настоящая наглость. Что он возомнил, я замужняя женщина. Нет, ответила я, но там Ада. Вы могли бы встретиться. Кажется, я дала ему номер Лолы, но давай не будем на этом зацикливаться, ладно?

Стало тихо.

– Ну так что? – снова начала она. – Что сказать твоему отцу?

– Я не вернусь, – ответила я.

Потом мы обе очень тихо, едва слышно заплакали.

Путешествие

Я не могла вернуться. Я думала об Ушке, о нашей игре. Где она сейчас? Лондон, Париж, Рим? Я одолжила у Лолы немного денег, забронировала билет на рейс до Нью-Йорка, работала в небольших отелях, иногда на кухне, иногда на стойке регистрации, какое-то время даже убиралась в номерах, забрасывала грязное белье в огромные барабаны и наблюдала за их вращением, пока не начинала кружиться голова. Скоро ли Ушка будет улыбаться мне с обложек модных журналов? И будет ли вообще. Впервые в жизни я почувствовала, что поступаю правильно. Я сама зарабатывала деньги, выплачивала Лоле долг и пыталась повзрослеть. Летом 1969 года я купила билет на Вудсток. На автобусе, автостопом и, наконец, пешком, я добралась. Вокруг бегали дети, их ярко наряженные родители передавали друг другу косяки, улыбались и расстилали одеяла, пока за полями исчезало сияющее солнце. Впереди ждали три дня свободы и музыки. Это был мой первый концерт после короткого выступления «Stones» в Вальдбюне четыре года назад. Четыре года – а мне казалось, за это короткое время я прожила несколько жизней. Тогда я не знала, сколько людей приехало в первый день, но было ясно сразу: больше ста тысяч. Рядом со сценой и впереди высились башни с тяжелыми прожекторами.

Первым выступал Ричи Хейвенс. В оранжевом дашики и белых штанах, он сидел на табурете с акустической гитарой, слева расположился ударник, справа – гитарист. Он начал, держа гитару почти возле лица, прямо под подбородком, с закрытыми глазами, будто сидел перед небольшой дружной компанией. Он играл одну песню за другой, не поднимая глаз. Он ушел, мокрый от пота, вернулся на бис, не заставлял себя упрашивать и просто продолжил играть. Потом он исчез, но вскоре снова вернулся к микрофону.

– Свобода! Знаете что? Все мы говорим о свободе, все мы о ней мечтаем. Это то, что мы ищем… Думаю, она здесь.

Он взял несколько нот на гитаре, постукивая ногой – она подстегивала его, заставляя отбивать все более быстрый и мощный ритм.

Свобода

Свобода

Свобода

Свобода

Порой я чувствую себя

Ребенком без матери.

Я вздрогнула, слушая песню с закрытыми глазами.

Иногда я чувствую,

Что почти пропал,

Далеко,

Далеко,

Далеко от дома,

Да.

На слове «свобода» стало тихо, но теперь все вскочили. Я обернулась и увидела бушующее море аплодисментов, тысячи людей двигались в быстром ритме Ричи. Слова отзывались во мне эхом, словно в заброшенном соборе.

Эй, да, да, да, да

Эй, да, да, да

Эй, да, да, да, да

У меня в груди есть телефон,

И я могу позвонить из сердца,

Когда мне нужен мой брат,

Брат,

Когда мне нужен мой отец,

Отец.

Мать,

Мать, эй, мать.

Эй, да, да, да

Эй, да, да, да

Хлопайте в ладоши, хлопайте в ладоши,