«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности - Валерий Георгиевич Виноградский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В старой российской деревне разнообразные перипетии внутренних семейных отношений были известны всему сельскому миру не в меньшей мере, чем теперь. Об этом косвенно свидетельствуют оговорки и намеки, иногда встречающиеся в нарративах крестьянских «отцов». Однако в подобных ситуациях рассказчики тотчас себя одергивают, не желая, может быть, входить в подробности, которые либо уже затуманились из-за прошедшего времени, либо просто опасаясь слишком откровенничать с не очень знакомыми, в сущности, чужими людьми. Либо же считая, что такие сюжеты давно никому не интересны. Здесь мы можем наблюдать совершенно иную дискурсивную картину – рассказчик проделывает буквально биохимический анализ постепенно меняющего свои контуры сгустка отношений с кумом Василием. Что это такое? Мне представляется, что здесь проявляется не столько прирожденная словоохотливость Михаила Голуба, сколько его, может быть, не вполне осознанное желание как-то окончательно разделаться с огорчающим его сознание житейским пейзажем, последовательно и аналитически переведя его в словесный материал – в дискурс здравого смысла, средней морали и нетревожащей совести. Видеть, как друг станичной юности «под уклон котится» для рассказчика – дело удручающее и разочаровывающее. «Живи потихоньку и голову другим не морочь!» «Не валяй всю жизнь ломового дурака!» – таков лаконичный дискурс итоговой экспертизы отношений с кумом Василием. Но это никак не разрыв изначальных клановых скреплений, а их капитальный ремонт – пребывание кума в «среднем круге» непоколебимо.
Нина Сахно-Кириенко, кума
Когда у ней первый муж, Сахно Колька, был живой, я мог у них жить и спать. А если кум Никола загуляет, бывало, – он у меня спит. Он умер лет 12 тому назад. И только на второй день, на третий день у них там разборки начинаются. Ну, со мной она никогда не спорила, не ругалась. Она говорила: «С дядьки Мишки как с гуся вода. Хоть кричи на него, хоть не кричи. Я его ругаю, что он с Колькой моим пьет, а он говорит, мол, кума, налей хоть сто грамм. А? Как с гуся вода!..» Мы жили с Колькой Сахно как родные братья. Они держали корову, бычков. Бывало, прибегает Колька, говорит: «Кум, сено уже поспело…» Мы с ним косы в руки и поехали. День-два мы косим сено. Як мы там косим, никто не знает. Может, мы в колхозе то сено крадем да возим до дому, в кучу? Но мы – косим, в станице не появляемся. У меня мотоцикл был, все хутора наши. Потом, – у меня был минский мотоцикл, я его Николаю отдал. Бесплатно. Себе «Ижака» взял с коляской. Так что мы с ним жили как браты. Он гораздо старше меня был, с 1938 года. Я был некрещеный тогда, а его мать, баба Таня Сахниха, она знала, что я некрещеный. И все хотела быть у меня крестной. «Ну, давай, поедем в церковь, и я у тебя буду крестной…» Она меня любила, как сына. Она знала всю мою подноготную. Она меня хотела забрать до себя, когда мы тут с отцом и приемной нашей матерью, с мачехой, жили. «Если бы не мачеха, я бы, ей-богу, тебя забрала до себя!» Любила она меня! И все это перешло как бы по наследству – эти чувства и эти отношения. Николай женился, и мы с ним, и с его женой Ниной каждый год зимой ходили на балы-маскарады. Мы шили, клеили эти кустюмы – не дай бог! Когда Дуся моя ходила Наталкой, Нина сказала: «Я хочу, чтобы у тебя была дочка и чтобы я была у нее крестная – у этого вашего вылупка. Крестной только я должна быть!» А мы-то? Мы-то – дрантеры. У нас же первый ребенок должен быть только сын! Но вот Нина нам дочку нагадала и заказала! И кумой стала Наташе. А Николай, соответственно, кумом. Потом Николай умер, и Нина Сахно вышла замуж за Кириенко. Он был тут председателем сельпо. И так же ж мы наши отношения с этой семьей продолжали. Как-то он, Кириенко, попросил нас с Дусей приехать к нему вечером. Мы приехали. И он мне каже: «Знаешь, Миша, ты не обижайся, что я тебе сейчас скажу. Раз я решил жить с Ниной, а она – твоя кума, значит, что? Ну, Николаю покойному руки не подкладешь, его не поднимешь. Значит, я постараюсь заменить Нине мужика, а остальным всем – отца и друга. На работе як хочешь меня называй, но только не «кумом». Зови меня Виктор Михайлович. А так, по жизни нашей: Николай был кум, и я буду тоже кум. А Нина – кума. Но это он только так говорил. А в жизни, – особенно, когда время уже миновало, – было по-другому. Вот, стою я в магазине, что-то присматриваю – гвозди на стройку или еще что-нибудь. Тут он в магазин залетает и говорит, ногой толкает: «Кумец, как дела? Ты все гребешь, что-то берешь?» Или: «Кумец, як вздумаешь купить холодильник, зайди ко мне. Я тебе хороший аппарат устрою…» Но он сразу постарался определить наши отношения. И если они бы меня не устраивали, он бы вел себя по-иному. Не навязывался бы. А мне-то как быть? Нина же мне кума, а он ее муж. Они ж в одном дому живут, на одной кровати сплять! Хороший он был мужик. Помог мне очень со стройкой. Ну, как помог? Тогда ж лес привозили в сельпо редко. И давали всего по три кубометра на руки. А мы сразу взяли девять кубов. Если привозят стекло, то продают его по два листа в руки. А мы взяли целый ящик стекла. Нету уже его, Виктора Кириенко. Он разбился. Он ехал в Каневскую на машине, а с хутора Рыкова выскочила фура. И его «Зилом» зацепило, и растащило на куски. Когда Виктор жив был, мы часто к ним ходили. Вот я тебе и говорю: настроение поганое. Еду к нему. Он дома. «Привет!» – «Привет!» – «Ну, шо тебе?» – «Да вот,
