Эльфы и их хобби (сборник) - Андрей Уланов

Потом бабы куда-то пропали. Наверное, вернулись в клуб, плясать.

Не успел Николай как следует порадоваться одиночеству, взамен баб появилась приземистая, изрядно беременная дворняжка-хромоножка. У дворняжки была тяжелая башка, замысловато искривленные лапы, а брюхо раздулось до такой степени, что почти касалось земли. Она преследовала Коперника неотступно и, кажется, была всерьез настроена испробовать на зуб прочность его высоких ботинок. Когда он оборачивался, чтоб грозно крикнуть: «Пшла, курва!», умненькая тварь принималась вперевалочку гоняться за собственным хвостом, изображая полнейшую незаинтересованность.

Иметь за спиной такую приятельницу – никаких нервов не напасешься, решил Николай. Нужно было швырнуть в нее чем-нибудь увесистым. Конструктор взял книжку В. В. Хлопьева в зубы, освободившейся рукой поднял с дороги камень и запустил им в шавку. Не попал, конечно.

Шавка разразилась сварливым полувизгом-полусмехом.

Николай с осуждением посмотрел на нее и двинулся дальше.

Комары неистовствовали. В черной крапиве, почти целиком скрывавшей дощатые деревенские заборы, кто-то шуршал и скребся. Вылезающая из-за горизонта луна пугала чудовищным размером и багровым цветом – при виде ее хотелось креститься и прятаться с головой под одеяло. Громыхал цепью крупный рыжий козел, прикованный к неохватной березовой колоде. Его взгляд, обращенный на Николая, был полон ненависти, а устрашающие рога, выкрашенные наполовину лазоревой краской, а наполовину алой, походили на орудия изощренных пыток. Одним словом, в тот момент Коперник ясно понимал, почему деревня поименована дикою, но он решительно отказывался взять в толк, вследствие какого чуда она до сих пор обитаема.

Наконец отстала и собачка-хромоножка. Рыба в ведре все еще билась, будто всерьез собиралась выскочить на волю, прорвав тряпицу, – или хотя бы помять красные жестяные бока. Николай представлял, какое из голавлей да лещей выйдет жарево под сметаной, и в животе у него начиналось волнительное движение, и пели звуки.

Тут она и объявилась, чертовка. Похоже, поджидала Коперника под мостиком, что перекрывал Сучий Овражек. Иначе Николай просто отказывался объяснять, откуда она взялась. Не из воздуха же?

– Добрый вечер, – сказала чертовка хрипловатым голосом и привычно согнала под ремень за спину складки шинели. Шинель была будто из пародийного кино про фашистов будущего: лохматая, цвета пороха, с высоким собачьим воротником. И в довершение всего – с золотым эполетом на левом плече. Эполет украшала короткая бахрома и россыпь мелких алмазных звездочек. Между прочим, температура воздуха стояла градусов около двадцати двух выше нуля, а этой даме хоть бы хны. Каракулевая папаха дикой рыжей расцветки (Копернику при взгляде на нее вспомнился прикованный к колоде козел) с кокардой наподобие морского «краба» была надвинута на самые брови. Из прорезей в папахе выставлялись бутафорские уши вроде беличьих – удлиненные, с кисточками на концах. Все это выглядело бы маскарадным нарядом, спроворенным под конкурсные нужды деревенской свадьбы, кабы не одна значительная деталь.

В руке дама сжимала револьвер.

Тяжелую никелированную пушку с коротким стволом, в отверстие которого хрупкий конструктор преспокойно мог всунуть если не большой палец, то указательный уж наверняка. Отверстие это целилось ему в живот.

Проследив взгляд Коперника, женщина с понятной гордостью сообщила:

– Пятидесятый калибр. Под патрон «магнум».

– Вздор, – возразил конструктор уверенно, поскольку считал себя порядочным экспертом по части стрелкового оружия. – Не бывает пятидесятого «магнума».

– Тогда что это у меня, по-вашему? – удивилась владелица револьвера и лохматой шинели и подвигала револьвером.

Николай с большой непосредственностью предположил, что это может быть – на взгляд современного, прилично образованного конструктора механических передач. И что еще. О чем и поведал вслух.

– Шизофрения? – она отрицательно покачала головой. – Безусловно, нет. Да и пистолет настоящий. Кольт «Единорог». Полюбуйтесь.

Она отвела револьверный ствол в сторону и потянула спусковой крючок. Грохнуло сочно и раскатисто – кто слышал, как стреляет охотничье ружье, может примерно представить этот звук. В мостике образовалась дыра, в которую пролез бы уже не палец, а целый кулак Коперника.

– Убедились? – Оружие вновь смотрело на него.

– Что вам надо? – агрессивно спросил убедившийся Николай и закрыл живот ведром. Рыба, будучи мало расположенной к тому, чтоб служить преградой для выпущенной с малого расстояния пули пятидесятого калибра, забилась куда как бойко.

– Побеседовать.

– Ну, беседуйте, – разрешил Коперник. – Только представьтесь для начала. И пушку свою уберите. У меня аллергия на пороховой дым, – добавил он для весу.

Почва возле реки была глинистая, влажная. Николай поскользнулся и чуть не загремел со своим ведром и книжицей в воду. Благодарить за то, что все-таки не загремел, следовало даму в шинели: она на удивление проворно сгребла конструктора за шкирку и удержала в вертикальном положении. Он буркнул «блгдрю» и полез в лодку.

– На весла, – сказала дама.

– Послушайте, сударыня, вы обещали побеседовать, а сами…

– На весла! – повторила она твердо и сделала то, от чего Николая бросило в дрожь больше, чем от демонстрации «магнума»-пятьдесят. Облизнулась.

Язык у нее оказался острым, раздвоенным и – флюоресцирующим. Бледно, еле заметно светился зеленовато-голубым. То есть Коперник и раньше отмечал, что рот дамы в шинели подозрительно подсвечен, но относил это дело на счет какой-нибудь особо модной помады.

– Да вы кто такая?! – взвизгнул он, совершенно позорно пустив петуха.

– За работу, Николай, – вместо ответа скомандовала дама, усаживаясь напротив, и вновь облизнулась. Было абсолютно непонятно, как она умудряется разборчиво и без дефектов разговаривать, имея такой язык. – Ставьте ведро, выгребайте на стрежень – и по течению.

«На стрежень, ясно вам?! – подумал конструктор с негодованием. – На простор речной волны! Ну и кто в таком случае из нас красавица-княжна, кандидат на утреннее купание? Готов биться об заклад на квартальную премию, уж точно не дама с пальцем на “собачке” кольта».

– Никуда не поплывем, пока не объясните, что вам от меня надо! – отчаянно заявил он и сложил руки на груди, демонстрируя бесстрашие и независимость.

Отставленное ведро, хоть Николай и прижал его коленом к борту, тут же брякнулось набок. Тряпка развязалась, рыба рассыпалась по всей лодке. Женщина (или не женщина, с такой-то анатомией) небрежно подхватила голавлика поменьше и сунула в рот. Сырого. Почти не жуя, проглотила, сполоснула пальцы в воде, взвела револьверный курок и сказала задушевно:

– Живо греби, чучело.

Орали дурными голосами лягушки. То там, то тут лениво всплескивалась крупная рыба. Пели голосами кастратов комары. Всепоглощающая очевидность июньской ночи властвовала над рекой.

Веслами Николай двигал теперь только для проформы – лодку несло течением. Луна, поднявшись выше и приобретя обычный вид и цвет, больше не будила в нем скверных предчувствий. Теперь на роль вестницы грядущих бед имелась кандидатура и посерьезней – да и поближе, – чем какое-то там небесное тело.

Ночь на реке при ясном небе и полной луне вовсе не так темна, как в каком-нибудь городском парке или дворе. Света Копернику вполне доставало, чтоб рассмотреть спутницу внимательней. Чем он и занялся со всей пытливостью, свойственной его возрасту и профессии.

Особой она оказалась вполне симпатичной, хоть и проглядывало в чертах ее лица что-то странное, какая-то трудноуловимая диспропорция. Больше всего дама походила, пожалуй, на негритянку с качественно выбеленной кожей и более индейским, нежели африканским носом. Беличьи ушки, возможно, и не были бутафорскими – двигались они, во всяком случае, совершенно как настоящие. К сожалению, женщина так и не сняла папахи, отчего Николай не имел возможности увидеть ее волос; да и глаз, по правде говоря. Копернику почему-то представлялось, что радужка у нее желтая, а зрачки вертикальные. Когда, накушавшись рыбки, женщина сладко потянулась, сделалось видно, что с фигурой у нее дела обстоят просто замечательно. Этого не смогла скрыть даже лохматая шинель.

– И все-таки, – с некоторой игривостью спросил конструктор, надеясь, что сытость и полная романтизма обстановка (ночь, лодочка, луна, привлекательный спутник) заставят спутницу стать общительней. – Что за спектакль вы разыгрываете, мадам? Кто вы такая, в какие места меня конвоируете и зачем? Может быть, пора приоткрыть завесу тайны над нашим загадочным путешествием?

Женщина расстегнула верхние пуговицы шинели (черт возьми! – восхищенно подумал Николай), откинулась спиной на высокую корму лодки и сказала, скорей утверждая, чем спрашивая: