Могусюмка и Гурьяныч - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все замерли.
— Пошли ходоки. Но казаки догнали их и выпороли… Поэтому все надо делать с умом, чтобы дошло действительно до самого государя, нашего заступника. Вот я и обращаюсь к мировому посреднику, помогите миру. Суть дела ясна. Обратитесь к государю. Может быть, государь найдет нужным изменить закон.
— Видишь ты, куда он гнет, — сказал Прокоп Собакин своему старому другу Галимову. — Он уж не против ли царя? А сам, верно, помещичий сынок! Вот до чего помещики доходят, что подстрекают народ бунтовать против государя.
— Вот и я говорю, — спокойно продолжал учитель, — если не согласны, надо искать законного решения, чтобы не исполнять закон.
— Как это, барин? Закон не исполнять, говоришь? — закричал Прокоп.
— Мы не плательщики! — крикнул Загребин. — Закон не верен! Я землю поливаю потом и платить за нее не буду. Вот смотри, барин, вот сколько нас здесь есть — все мы неплательщики. На том наша вера. Перед богом. Так ты, батюшка Иван Кузьмич, говоришь, что надо менять закон? Так ты говоришь?
Пастухов, как и десятки тысяч русских интеллигентов, пытался заронить в народ семена осознанной свободы, побудить в самой его гуще потребность понимать устройство государства вызвать в самих людях желание думать о своей судьбе и о судьбе государства. Он и сегодня впервые старался подать мысль рабочим, что государственный строй в России не совершенный и что царь не заступник народа.
Он отлично понимал, что говорить всё это дело рисковое.
Посредник сильно смутился и краснел во время его речи. Верб не шелохнулся. Иванов и становой переговаривались.
Сход продолжался весь день. Волков устал и уснул под березой, когда пространно говорил Верб. Управляющий закончил. Волков проснулся и стал ему отвечать так, словно слыхал всю речь.
— Законы издает государь, — говорил Пастухов, идя со схода в толпе знакомых рабочих. — У него советчики — ваши хозяева. А надо, чтобы царь советовался с народом.
— А ты знаешь, барин, что я тебя сейчас положу здесь, на этом месте, и мне за это ничего не будет, — сказал Собакин, шедший вместе с рабочими.
— Нет, ты меня не положишь, напрасно думаешь! — ответил учитель, но покраснел.
— Ведь ты как будто говоришь за господ и за закон, а на самом деле говоришь против. Мутишь?
— Он правду говорит, — сказал шедший тут же Булавин.
Прокоп и Захар стали спорить, а рабочие разошлись.
Утром с завода уехали мировой посредник со становым, так и не добившись ничего от общества.
Глава 37
БУНТ
Еще ранним утром на почерневшем от дождей сливном мосту, там, где между намерзших за ночь заберегов грохотали падуны, ходила невысокая старуха. Она одета в темное, просто, сама маленькая, коренастая, со сморщенным лицом, с крупным прямым носом и горящим взглядом темных, глубоко сидящих глаз.
— В евангелии сказано, — говорила она идущим в завод рабочим, останавливая их, — читайте и поймете… машин не надо.
— Здорово, бабка Акулина, — молвил ей кто-то из молодых.
— Молчи! — грозно ответила старуха. — Есть слабые, несчастные, они сами не ведают, что творят. Вот они сидят в гордыне, — показала старуха на контору. — Как вам не совестно, — оборачиваясь туда, кричала она, — я всех вас люблю и всем вам желаю добра, и мне жаль вас!.. Вам гибель идет, несчастье, а вы незрящие.
Как все понимали, бабка толковала про нового управляющего. Старуху знали все. Она человек прямой, набожный и зря говорить не станет. Толкуя про евангелие, проклиная машины и пророча неизбежную беду, старуха весь день ходила по мосту у конторы и у заводских ворот, время от времени собирая вокруг себя толпу людей.
Инженер Верб с утра заметил старуху, с фанатичным видом провозглашавшую что-то, поначалу решил, что это пустяки, что старуха полусумасшедшая, покричит и устанет.
Верб обошел работы, побывал на доменных печах и вернулся в контору, а старуха все не умолкала. Вскоре, сбив целую толпу под самыми окнами, она доказывала, что в евангелии сказано, будто привезут на завод машины и добра от этого не произойдет, что где машины, там у народа не будет хлеба, кто даст машины, тот все и заберет. Ее речи сильно волновали народ. Суеверным людям казалось, что ее устами говорит сама справедливость.
— Земля — божья, — объясняла она. — Люди кормятся с нее. Как же этой землей дразнят нас, как голодную собаку!
Верб удивился, как у нее хватает терпения и энергии. Ни один парламентский оратор не выдержал бы такого напряжения. Складно и красноречиво, не ослабляя тона, с неподдельной яростью старуха говорила и говорила… Верб понимал, что лучше бы прогнать ее, но ее, видно, знают, да и всякое насилие над ней возмутит народ, а положение и так напряженное. Он велел подать шарабан и, чтобы не слушать, поехал в свой дом за реку. Его возмущал становой, уехавший из завода. Видимо, струсил. Проезжая по плотине, он услышал, как старуха кричала, показывая на него: «Он тоже несчастный, сам не знает, что творит!» — и еще что-то — он не разобрал.
«Откуда такая страсть и энергия?» — думал Верб.
Ему пришло в голову, что, может быть, в этих темных на вид, покорных и невзрачных людях действительно скрыты какие-то неразбуженные силы. Пришло ему и другое в голову, что старуха не столь глупа, как хитра. И с умыслом так толкует евангелие, применяя его к теперешней обстановке.
Через некоторое время к управляющему приехал «верховой» Запевкин.
— Беспорядки, Иван Иваныч, — входя в большую комнату с паркетным полом, сказал он.
Верб велел отремонтировать дом управляющего и переехал временно в другой, каменный, низкий, старинный, с паркетом, с мебелью красного дерева и хрустальными люстрами.
Дом этот, как белая стена, залег в саду, что над Белой, на скалах, среди столетних берез и лиственниц. С террасы вид на реку, на завод, пруд и горы. Кусты сирени и черемухи скрывают его окна. Строен он сто лет тому назад первыми Пашковыми. Это дом хозяина завода. Обычно он пустовал. Пашковы останавливались тут, изредка приезжая на завод.
— Вокруг старухи сбилась толпа, — кидая на окна взоры, говорил Запевкин. — Рудобойцы бросили работу. Я послал стражника, чтобы вернул их, а они не послушались.
— Говорил