Могусюмка и Гурьяныч - Николай Павлович Задорнов

— Так не дашь?

— Нет-с, конец долгам.

— Смотри, худо будет!.. — обозлился беззубый мужик с всклокоченной бороденкой.

— Не стращай… Стражник-то у шабров[24] сидит, он тебя за буянство живо заворотит…

— Ах ты, язви тебя! Пусти-ка, ребята…

Рабочие сдерживали его.

— Конпанию желаю угостить, а он жалиться! Кому так и под крест, да и на слово. А тут деньги вперед. С немца пример брать желаешь? А в вино-то зелья медного либо табаку подмешаешь…

— Ты побасенки-то о зелье оставь, — загорячился Митрич.

— Найдем на тебя управу. Расскажем, как на погребе воду в бочата льете, — разошелся мужичонка. — Знаем, откеда плисовые-то штаны добываются… У-у, ироды, до самого царя дойдем!..

— Порфишка, не бунтуй! — окликнул его Гурьяныч.

Заводской обернулся.

— Бра-атцы, Гурьяныч! — закричал он, кидаясь к мастеру.

— Вовсе ты, Порфишка, беззубый стал, — молвил Гурьян. — Здорово!

— Здорово, брат!..

— А ты слыхал, — обратился Гурьяныч к кабатчику, — как Никола-летний на праздник комаров зазывал?

Смысл этого вопроса был темен и, как показалось сидельцу, таил угрозу. Гурьяна побаивались, его искала полиция, он был неуловим, а вот вдруг вышел и открыто сидит в кабаке. Да еще в такое время, когда становой на заводе. И не боится. Видно, у него сила.

Митрич смутился и стих.

— Эх, мастер, ломают кричную! — заговорил серьезно Порфишка. — Да ты, поди, знаешь все?

— Откуда мне знать?

— Говорят, у нас, мол, железо плохое, этаким-то способом много хорошего железа не выкуешь, мол, стыдно так работать, когда везде машины. Нам, говорит, сортовой стали вашей не надо. Такое наделают без вас, и нечего лезть в это дело. Теперь, говорит, железо в степь надо везти, сортовой стали там не надо, а что попроще. Мол, теперь в орде переселенцы живут, да и самим ордынцам русское железо и чугун нужны. Да ты слыхал, об этом уже жалобу писали?

— Не слыхал.

— Писали… Не мы, грамотные-то есть: Ванька Рябов, кричный мастер, купец Захар Андреич да школьный учитель Пастухов.

— Учитель?

— Как же! Они, брат, все прописали и отправили в Петербург. Булавин у нас школу открыл, исхлопотал в городе, там ребятишек учат, учитель приехал, все ходит на завод и любит беседовать с нашим братом. Так жалоба обратно пришла, и дали им по шее!

Все засмеялись.

— Митрич, поди-ка сюда, — подозвал Гурьяныч. — Подай на всех. — Он отдал кабатчику несколько серебряных монет.

— Дай бог тебе здоровья, сию минуточку-с подам. Сколько вас? Пять, шесть… А Порфишку-то считать?

— Сказано, на всех.

— Так точно-с!

Митрич побежал, злобно усмехнувшись на Порфирия. Тот не обращал внимания и снова заговорил.

— Виданное ли дело, чтобы коренным заводским хрестьянам в огненном заведении дела не нашлось и чтоб земли не давали? Родились, выросли, всю жизнь робили при железном заводе, а тут на тебе!.. Нет, это нарочно! Хотят все погубить помещики, за то что нас от них отпустили. Кругом урман, заводов поблизости нет, от избы да от хозяйства, мол, далеко не уйдешь, вот, мол, и опять закабалишься. В поселке какое рукомесло! Кто на курень, кто в Низовку батрачить. Нынче хлеба убрали и сидят без занятия. Вон Никиткин брательник ружье купил, белковать вышел. Которые бирюльки поналадили, пуд хлеба в котомку, лямки за плечи, да и айда за Урал. Народ волнуется, но закона принимать не хочет.

— Немец свои порядки завел, — заговорили рабочие. — Тебе, Степка, ловко обошлось. Вовремя в урман сбежал, а то бы он тебя в город, в тюрьму бы за шинное-то железо.

— Нынче и караулят не по-прежнему…

— Лоботрясов набрал… Жалованье платит…

— Пожалуйте, господа хорошие, — подал Митрич вино.

— Ну, Гурьяныч, за встречу!

— Будь здоров!

— Здравствуй, стаканчик, прощай, винцо, — усмехнулся Порфишка. — Народное-то утешенье.

— При машинах немцы-мастера приехали, — снова заговорил он, опрокинув стаканчик. — Не допускают нас к машинам-то.

— Дураков и в церкви бьют, — выпалил Рыжий. — Как дедушка наш говорил: мол, у Фили пили и Филю били…

— Ну, а что немцы? Где они стоят? — спросил Гурьян.

— По людям их поставили.

— У меня один живет, — сказал Никита, — славный такой. Мы с ним вместе каждое воскресенье сюда, к Пал Митричу, заходим. Много не пьет. Выпьет три рюмки. Аккуратный такой и работящий. Зовут Ганец, по-нашему балакать учится.

Ганс, которого Никита звал Ганец, очень нравился ему. Немец был белокур, чист лицом, рослый, старательный, очень чистоплотный. Но когда Никита его парил раз в бане — еле вытерпел, потом едва отдышался.

Немец этот уж жаловался Никите, что он сирота и что в Германии у него родных нет. А у Никиты дочь. Люди ругали немцев, а Никите нравилось, что они сюда приехали. Жена его уж узнавала, сколько им платят.

— «Верховой-то» Запевкин у нас, — рассказывал Порфишка, обращаясь к Гурьянычу. — Вражек твой.

— Маята, а не жизнь, — засипел худой бородач. — Прежней работы нет. Скажи, как нам, старикам, теперь, когда парни баклуши бьют, мастерству не обучаются. Вот, скажи, Булавин открыл школу и будут все грамотеи, а работать разучатся. Что же, они жалобы писать будут, а сами с голоду сдохнут! Вот тебе машины! Каково нам это?

— А вот скажи, — спросил Никита, сверля бывшего мастера своими черными глазами, — что в Каслях было?

Он давно хотел спросить об этом, но не решался.

— На Каслинском заводе был такой же спор. Народ стоял на своем. Рабочим платы за урок прибавили, — ответил Гурьян. — Никто не выдал. Завтра у вас сход?

— Завтра.

— В Каслях все с землей остались. Пока мир стоит крепко, бояться нечего. Управляющий и начальство не могут заставить нас платить. Если хотят, чтобы отрабатывали за землю, пусть платят больше, чтобы с платы нам прокормиться. А то и земли никакой не надо.

— Как же без земли жить? — с насмешкой сказал кто-то из рабочих.

— А как же прокормимся, ежели земли не примем?

— Правильно, не надо нам ее! Зачем нам за свое платить! — отозвались другие рабочие.

— Казаки хлеб везут. Я сегодня видел, во двор к Рябову возов десять из станицы привезли.

— А кто его купит?

— Ежели желают поставить машины и сокрушить старое наше заведение, то пусть платят, как при машинах полагается, — продолжал Гурьян, — а земли это не касаемо. Ты, Никита, спроси-ка своего постояльца, как он считает, сколько у них платили на старых местах подручным, так ли, как нам, по два рубля за месяц?

— Я уж спрашивал.

— Ну?

— Несравнимо!

— Законы сюда не доходят! — твердил кабатчик. Он подманил мальчишку и велел, чтобы тот еще принес вина.

Кабатчик Митрич — большой любитель волнующих событий. Здоров, как бык, крепок, любого выкинет из кабака. Времени у него много, на досуге он