Могусюмка и Гурьяныч - Николай Павлович Задорнов

Мужик привык к работе на курене и к новой жизни.

Но его тревожило все происходившее на заводе. Приезжали к нему советоваться старые друзья. Тут, в Варвариной землячке на лесном курене, было место встреч.

«Может быть, мне в самом деле пойти да объявиться?»

Хоть и здоров Гурьян и крепок, но как каждый, кого долго преследовали, склонен к недоверию. Выйдешь к полицейским — схватят и скажут, сами поймали.

«Надо с Варварой посоветоваться, — решил он. — Женский ум — лучше всяких дум».

Степка уехал в тот день на завод узнавать, когда сходка. Вечером Филат и Гурьяныч подсели к выскобленному ножом и добела вымытому столу, на досках которого бугорками, отполированные мойкой и скребкой, темные сучки. Загремела заслонка на шестке, и на ухвате у хозяйки очутился огромный чугун со щами, а потом красный горшок с кашей.

Руки Варвары белы, как молоко, не толсты в запястье, но полны в локте, сильны и красивы. И лицо полное, румяное, тугое и живое. Она быстра на работу, как и на догадку. Обтерла чугун, поставила на подставку — и на стол. Мужики по очереди хлебали самодельными деревянными ложками. На дворе дождь, ветер. А тут тихо, тепло, пахнет избой, детство напоминает. Лавки, стол — все бедно, не белено. Но сытно и уютно. А печь бела, чиста. Светло, даже на землянку не походит. Кто долго ходил по степям, спал в кибитках, тому нет ничего отраднее.

— Мы с мамой видели крашеные ложки у Булавиных в магазине, — сказала девочка.

— Вот поеду на завод, куплю тебе такую ложку, — говорит Гурьяныч. — А что Варвара Никитична, может, мне выйти да объявиться, — вдруг обращается он к хозяйке.

Заметно было, как вспыхнула Варвара, но смолчала.

Давно она замечала, что Гурьяну не по себе. Смутно догадывалась, в чем тут причина, но не смела верить и только все сильней жалела его. И вот он сказал, что хочет выйти и объявиться. Верно, надеется, что повинную голову меч не сечет.

— Поди, не время нынче-то, — возразила Варвара.

— Это, конечно, нынче не время! — согласился Гурьян.

Пообедав, мужики пошли на «кучу». А вечером опять сидели у чугуна.

— Надоело мне тут! — вдруг сказала Варвара. — Так бы и ушла, куда глаза глядят.

Гурьян удивился. До сих пор казалось ему, что Варвара так любила свой курень, такой славной была хозяйкой. Без нее тут все сгинет, заглохнет. Она и дело знает не хуже мужика.

— Ушла бы, ей-богу, ушла, — продолжала хозяйка.

Потом, присев на лавку и ласково глядя на Гурьяныча, стала говорить, что вот, мол, в Сибири места очень хороши и люди селятся там, кто где захочет, и никто там не спрашивает, кто пришел и откуда, и кем был раньше. До этого нет никому никакого дела. Нет там господ, а чиновники редки, и есть места, куда никакой чиновник не доберется.

Гурьян еще не понял, не вдумался как следует, зачем Варвара толкует ему про Сибирь, как вдруг послышалось хлюпанье копыт по лужам.

— Степка вернулся, — сказал дед, поднявши голову и вслушиваясь.

Захлюпали сапоги. Дверь распахнулась. Рыжий вошел.

— Ну, тетя…

— Ты что, как с цепи сорвался? — сердито заметил дед. — Вошел, лба не перекрестишь.

— На заводе ждут, становой с казаками едет, — объявил Степка.

— С казаками? — меняясь в лице, проговорила Варвара.

— Эх!.. — молвил Гурьяныч, взглянул на Варвару, на милое, доброе, но испуганное сейчас лицо ее.

— Сход будет, сказывают. А Загребин поссорился с мастером, теперь места не найдет, рвет и мечет! Его, говорят, с завода выгнать хотят.

В тот же вечер Гурьян и Степка отправились на завод.

Глава 34

ВСТРЕЧА

В воскресенье Настасья Булавина пошла на базар и — по погоде — надела кофту на меху и новую оренбургскую шаль.

Не успел Захар собраться в магазин, как она возвратилась.

— Что так быстро? — спросил муж.

Ему показалось, что она встревожена. Шаль ее небрежно накинута на плечи.

— Ох, Захарушка, плоха твоя жена! — сказала Настя.

— Что с тобой?

— Я сейчас Гурьяна встретила…

— Ну и что он? Дозволил себе что-нибудь? — встревожился Булавин.

— Нет… Он-то ничего не дозволил.

— Ну, так что же тогда? И бог с ним, нам с тобой какое до него дело?

— Нет, Захарушка, не говори.

— Будет, будет тебе шутить!

Как это жена, которая так его любит, могла взволноваться встречей с мужиком, которого еще девушкой отвергла, предпочла теперешнего мужа. Иначе, как в шутку, Захар это не мог принять. Но тут же мелькнуло у него подозрение, — не осмелился ли этот Гурьян сказать Настасье что-либо, и сразу показалось ему, что Гурьян человек нечистый. Вмиг насторожился Захар и готов был превратиться из человека, сочувствовавшего Гурьяну, в его врага.

— Он, может, сделал, что худое? Ты не бойся, скажи правду. За такие дела спускать не следует. На тебе лица нет.

— Да нет, ничего худого…

— Так что же?

Настасья принялась хлопотать у печи.

Захар, не надевая картуза, стоял у двери.

— Какой он стал! — сказала Настя, укладывая дрова в печь и глядя туда.

— Да что он, сдерзил, что ль, тебе, что ты такая напуганная?

— Он-то? Нет! Он меня, кажется, и не заметил. Разве ему дело до меня…

— Что же он, в бархате, что ль?

— Нет, не в бархате.

— Да в чем же перемена?

— Я и сама не знаю, в чем…

Захар решил, что Настя блажит, может быть, дразнится. Она иногда, читая книги, плакала о людях выдуманных, как о живых. «Так она и Гурьяна на день, на два выдумает», — решил Захар. Он надел картуз, попрощался с женой, как с дитятей, и пошел в свой магазин. Там ждали его серьезные дела, разговоры со знакомыми о том, как теперь быть, что делать, чтобы не погиб заводской народ и мастерство бы не иссякло.

А Насте казалось, что душа ее горит, в ней занимается огненная буря. Гурьян стал хорош, недаром все девки в заводе, как увидели его, с ума сошли. А был он одно время жалкий, ходил, как убитый…

Захар пришел к обеду. Хотя он и простился с женой, как с дитятей, но она сильно его озадачила, и дела заводские и те важные разговоры о народных судьбах, которые он собирался вести в магазине, вылетели в этот день из его головы. Придя домой, заметил он, что жена все еще не в себе.

Захар после обеда в магазин не пошел, а читал ей