Питер - Шимун Врочек

— Иван!

— Ничего, — буркнул он. — Ничего. Всё в порядке.

Он лёг на койку лицом к стене. Думай, Иван. Думай. Василеостровской нужен свет.

Где взять электричество?

Где, мать вашу за ногу, мне взять электричество?!

Чтобы сэкономить патроны, они теперь снимали койки в дешёвой гостинице на Садовой. Комнат как таковых здесь не было, спальные места отделялись друг от друга плотными занавесками грязно-бежевого цвета. И, что интересно, занавески иногда даже стирали. Иван лежал на койке и изучал фактуру ткани. Ниточку за ниточкой, каждое переплетение. И так час за часом. Вставал редко, только по нужде или попить воды.

Почти ничего не ел. Друзья пытались его расшевелить, но, натолкнувшись на глухую стену молчания, решили подождать.

«Ты избегаешь своей судьбы». Лахезис.

«Когда ты пойдёшь туда… а ты всё равно пойдёшь». Энигма.

Прошёл день. Другой.

На третий день Иван вышел к завтраку чисто выбритым и аккуратно одетым. Уберфюрер и Миша посмотрели на него с удивлением. Водяник даже чаем поперхнулся.

— Вы что-то задумали, Ваня? — спросил профессор, откашлявшись.

Иван кивнул. Может, это дохлый шанс. Может, вообще никакой…

Но это шанс.

— Есть хочу, — сказал он. — Кстати, Проф, — Иван подгреб к себе тарелку и зачерпнул ложкой суп. — А скажите-ка мне: что вы знаете про атомные станции?

Часть III

Радиоактивный блюз

С пятницы лабаю этот блюз

То держусь, то, сука, снова нажрусь

Сколько лет я бьюсь и бьюсь об эти стены головой —

Они все уже солёные на вкус

И каждый бармен, сука, знает секрет

Только выйдешь, блин, опять трёх дней нет

Почему ж я — Чебурашка, почему не д'Артаньян

И зачем мне этот чёртов кастет?

Глава 15

Техноложка

На последнем берегу. Волна смывает песок, убегает в пене. С легким плеском снова набегает. В песке, наполовину закопанная, торчит противогазная маска с хоботом, уходящим в песок. Из слоя песка, если подойти ближе, видно край капюшона, стянутого вокруг маски. Коричневая резина. Круглые окуляры. За ними — чернота.

Если заглянуть — там виден пустой берег и серое облачное небо.

Радиоактивное небо после ядерной войны. В круглых окулярах сменяются день и ночь (они не очень отличаются друг от друга), набегает волна, ещё набегает волна, уходит, а маска остается. Это была надежда. Человек пытался выжить.

Он вышел на берег в защитном обрезиненном плаще, в защитных обрезиненных чулках на ноги, с капюшоном, плотно затянутым шнурком вокруг противогазной маски. Набегает волна.

Теперь он здесь, торчит из воды. Вокруг смеются дни и годы. Мертвый противогаз смотрит на это и молчит. Смерть всё равно нас настигнет, рано или поздно.

Как умирал этот человек, Фёдор не хотел знать. Он вынул короткую лопатку, опустился на колени рядом. Набежала волна, овеяла холодом. Крик чайки — режущий, пронзительный. Не чайки. А нынешних хозяев мира.

Фёдор втыкает лопатку в песок за головой противогаза. Руками в резиновых двупалых перчатках берется за маску — там, где примерно должны быть уши. С усилием погружает пальцы в песок. Давай, старик. Песок мокрый и плотный, когда он жмет, песок белеет, точно он отжмает из него воду.

— Здравствуй, солдат, — говорит Фёдор.

Голос в плеске и шорохе волн звучит инопланетно, словно этот голос уже из другого мира. Так, в общем-то, и есть. Люди больше не хозяева здесь.

Впрочем, это не вопрос. Старик поднимает голову, смотрит, щурясь, на море. Морщащаяся серая гладь. Там вдали, у самого горизонта, полоса тумана розовеет. Старик качает головой, щурится. На нём респиратор, он дышит сквозь него, уже не обращая внимания. Иногда старик вообще не помнит, когда он ходил без него. Только дома. Внутри.

Солнце медленно встает. Лёгкий ветер развевает волосы старика. Раньше такой ветер означал смерть — сразу после войны, такой ветер нёс рентгены в час и радиоактивную пыль. Теперь он несет свежесть нового мира.

Ничто никогда не заканчивается. Солнце выползает медленно и плавно, как распускающийся на горизонте атомный гриб в замедленной съемке. Сейчас закаты уже не те — а сразу после войны они были очумённо красивые — из-за сажи и пыли, выброшенных в атмосферу взрывами.

Старик качает головой, смотрит. Глазам уже больно, но он терпит. Когда солнце заливает горизонт кровью, омывает руки в морской воде, старик опускает взгляд. Набегает волна. Руки его наполовину в песке, он нажимает… Ещё, мягко, не торопясь, ещё. Песок отжимается, белеет, снова наполняется водой. Старик сгибает пальцы — они нащупывают что-то твердое… что-то резиновое. Наконец-то. Старик выдыхает и начинает тянуть.

Но его сил не хватает. Противогаз вылезает из песка совсем на чуть-чуть, на сантиметр, быть может. Дальше не идёт, придётся копать.

Кто ты был? — думает старик. Что мне написать на твоей могиле?

Старик надеется, что там, под слоем песка и под обрезиненным плащом, есть документы. Может быть, письма. Письма было бы хорошо.

Но это вряд ли. В последние годы перед войной люди редко писали письма — по крайней мере, бумажные. Он тоже.

Когда ты знаешь, что не умрешь, можно обойтись электронной запиской. «Скоро буду. Ф». Старик усмехается под маской — если бы мог, он бы плакал. Сожаление — самое страшное наказание. Если бы мог, он бы написал что-то другое. Глупое чувство. Что бы изменилось, если бы он написал: «Люблю тебя очень. Поцелуй Андрюшку». Что бы изменилось, если бы она прочитала это прежде чем бомбы начали падать на город?

Ирония судьбы. Выжить из-за того, что остался запертым в активной зоне реактора! Кому такое приснится? Был такой фильм, очень популярный. Старик берет лопатку и примеряется. Вот сюда.

Набегает волна.

Хватит думать о глупостях. У тебя работа. Старик поднимает лопатку и целится. Если бы я мог видеть её лицо, когда она бы получила моё сообщение. Если бы я мог. Или… старик вдруг останавливается, пораженный странной мыслью. Может быть, если бы она получила сообщение: «Люблю тебя очень», она бы испугалась? Женщины вообще чувствительней мужчин. Он почти видел, как меняется её лицо, она стоит на кухне, в цветастом фартуке — как тень наползает на её лицо. И это тень атомного гриба.

Старик вздрагивает.

Нет, лучшее, что он мог сделать в тот момент, это послать: «Скоро буду. Ф». Всё как обычно. Надеюсь, она даже не узнала, что всё кончилось.

И вот всё кончилось. Она и сын мертвы, а он здесь, выкапывает из песка трупы.

Он вогнал лопатку в песок до черенка, двинул, чтобы сдвинуть слой мокрого песка, с трудом поднял. Откинул в сторону мокрый расплывающийся кирпич. Шмяк. Вода капает с лопатки, когда он примеряется и втыкает лопату в следующий раз.

Плевое дело, да? Он копает и бросает, доводя себя привычно до автоматизма — как он довел до автоматизма обслуживание реактора. Куча песка размывается набегающими волнами. В яме вокруг головы противогазника бурлит вода, размывает четкий контур, вырезанный в песке лопаткой. Противогаз смотрит на старика круглыми окулярами.

Скоро, парень. Потерпи.

Противогазник терпит. В круглых окулярах не отражается ничего. Молодец. Хороший мальчик. Лопата снова втыкается в песок. Это четкий, входящий звук — как звук пришедшей почты. Или удаленной? Старик не помнит. Но что-то, связанное с электронными сообщениями.

Если бы я мог, я бы писал тогда на бумаге.

И она бы писала мне.

Старик закрывает глаза и видит перед собой холодильник, стоящий в кухне — старый, жена всё уговаривала купить другой, а он сопротивлялся, он вообще не любил что-либо менять в своей жизни. Иногда ночью холодильник вдруг начинал трястись и стучать, как садящийся на посадочную полосу самолет. Но даже это он терпел. Старик видит перед собой этот холодильник с наклеенными листочками — на магнитах. Родос, Крит, и почему-то Улыбающаяся Слива. Словно даже там они успели побывать.

Ещё он видит детский рисунок.

Но об этом лучше вообще не думать. Не надо.

Старик работает. Песок перед ним окрашивается розовым, красным… Старик думает, что, возможно, озонового слоя на Земле больше нет, поэтому вокруг такая растительность. Если старик поднимет голову (он бросает очередную порцию песка), то увидит мёртвый высохший лес. Чёрные стволы, корявые мёртвые ветки. Часть деревьев уже упала, но практически ни одно не гниет. Странно, да.

Ничего странного.

Будь я биологом, написал бы целую диссертацию об этом, думает старик. Целый вагон диссертаций. Старик продолжает откапывать противогазника. Зачем он вышел на берег, интересно? Встретить свой последний рассвет? Да какие там к чёрту рассветы — после ядерной-то войны. Солнца не было месяц или больше. Вообще не было. Холод лютый. Ветер на море был настолько силен, что срывало деревья. Целые ураганы.