Записки наемника - Виктор Гончаров

– Так скажи, почему ты обменял меня на компьютер. Неужели лишь потому, что он, в отличие от меня, не способен шутить?

– Нет, Юра, я хочу найти Палача. В тебе что-то сломалось. Раз ты не способен мстить. Мстить за Людмилу, за Фарида.

– Федор, это не компьютерная игра. Палач ходит не по экрану, а по жизни. Мы обшарили вместе с ребятами чуть ли не все притоны в городе.

Федор пощелкал клавиатурой, погонял курсор, и на экране возникла крупномасштабная карта, с отмеченными местами, где побывал Палач.

– Федор, пойдем в сквер, на свежий воздух, – сказал я, взглянув на карту.

– Зачем?

Я показал на его красные уши и молвил:

– Там свежий воздух.

Когда мы покурили в скверике, я достал большую карту Московской области. На ней аккуратными кружками были обведены все места, где были зарегистрированы убийства, приписываемые Палачу.

– Вот, смотри… Думаю, что Палач, или бандиты давно прослушивают тебя. Ведь они богаче мэрии, и денег на аппаратуру не жалеют. Кажется, я нащупал одну версию…

Федор внимательно рассматривал карту. Потом сказал:

– Да, а теперь пройдем в мой кабинет.

Он достал одинаковых четыре ножа из ящика своего стола, выгреб оттуда горсть стреляных гильз, задумчиво произнес:

– Четыре стилета – и полным-полно вот таких штучек. И это в общем-то все. А ведь у него должны быть помощники, имеющие доступ в многие дома мафиози: чтобы пронести взрывчатку и рассредоточить ее. Ведь некоторые дома просто взлетают на воздух! Но мы не нашли таких людей. А, с другой стороны, чем больше народу о тебе знают, тем быстрее тебя найдут. Сложно искать маньяков – они одиночки, и о них, кроме них самих, никто ничего не знает. Я бы на месте Палача работал один. Но как он обходится без помощников? Как невидимкой пробирается в дома? Как собирает информацию? Где достает взрывчатку, взрыватели? Мы тоже обыскали все притоны, гостиницы, облазили буквально вдоль и поперек весь город…

Я задумчиво посмотрел на Федора.

– А снизу искали? Может, в так называемой Москве подземной?

Федор ссыпал горсть гильз в шкатулку, аккуратно закрыл крышку, задвинул ящик стола и только потом спросил:

– Что ты сказал?

– Я сказал, что нужно Палача искать в подземной Москве…

…Федор Чегодаев перестал плюхаться в воде. На песке ему лежать не хотелось. Он медленно оделся и подошел ко мне:

– Что такой задумчивый?

– Да вспоминаю, как я тебе посоветовал Палача искать…

– А-а. Под землей? Верное решение… Послушай, как мы устроимся? Я имею ввиду, жить. Все никак не привыкну к этим сербам. Все по-русски понимают, обходительные такие, а толку мало… Нет, чтобы как у нас – вот тебе хата, бутылка и баба. Работай.

– Не беспокойся. Хату мы тебе найдем. Бабу тоже. Обычно мы выгоняем из комнаты одну из проституток. Тебе же не хотелось бы занять комнату убитого?

– Мне все равно. Но зачем выгонять проститутку? Пусть остается, – улыбается Федор.

– Она же солдат будет принимать. А ты что, свечку в ногах держать будешь?

Мы возвращаемся в лагерь. Мне действительно предстояло выгнать одну из проституток из ее обиталища и предоставить комнату Федору. Я начинаю соображать. Очень удобная, с печкой, комната у польки. Но польку трогать не хочется.

Однажды, когда я был в дурном расположении духа, зашел к ней в комнату. Это произошло само по себе. Просто из этой двери тянуло теплом, и через щели просвечивали блики огня. Я уже давно заметил, что полька в хмурые дни, растопив печку, сидит, греет руки под грудью, обнажив худые ребра. Голос у нее глубокий, грудной, говорит она, почти не размыкая своих красиво очерченных, пухлых, но бледноватых губ.

Печка у нее в комнате потому, что комнатушка рядом с кухней, и туда можно вывести дымоход. Остальные девушки мерзнут в неотапливаемых комнатах.

Я толкнул дверь, девушка медленно отняла руку от груди и натянула свитер на колени. В другой руке полька держала красную албанскую пастилу.

– Сожжешь свитер.

Внезапно она поднимается с места, стряхивает маленькие красные крошки пастилы и протягивает мне руки. Я стою, как столб, а она начинает меня обнимать.

– Я уже со всеми перетрахалась, кроме тебя, – шепчет она мне на ухо.

Происходит тривиальная, хотя несколько и бурная сцена.

Достаю бумажник, чтобы расплатиться.

– Не надо, я так, – отмахивается паненка.

– Если верить слухам, ты хочешь снять фильм? – настаиваю я.

– Кто тебе сказал?

Я даю ей деньги, сто долларов. Этого хватит, чтобы оплатить какую-нибудь массовую сцену.

Судьба девушки трагична. Она приехала сюда с группой польских кинематографистов. Попали в засаду. Их всех перестреляли, а ее изнасиловали. Насиловали мусульмане: арабы из Саудовской Аравии, из Египта, пакистанцы и турки. Она рассказывает, что особенно ужасны турки – грызутся. Напоследок ей выстрелили в детородное место и ушли, потешаясь собственной гнусностью. Пуля вошла внутрь и, срикошетив об тазовую кость, выскочила через бок, не повредив кишечник. Иначе бы она не выжила, пролежав трое суток, истекая кровью.

Полька на удивление быстро залечила рану и бросилась мстить. Она пробовала стрелять из снайперской винтовки, но способностей к этому у нее не было. Она ходила по ту сторону линии обороны и пыталась насыпать отравы в колодцы, но не смогла. На этом ее месть закончилась. Боевик из нее не получился. Да и куда ей, когда она просто интеллигентная женщина. Умная и немного доверчивая. Теперь она работает для осуществления своей мечты. Она действительно хочет снять обо всем этом фильм. Нужны деньги. Сколько можно так заработать, совершая широкие, размашистые движения тазом? Боюсь, что это просто прикрытие.

Полька гладит мою сожженную солнцем шею. Она рассказывает, что наемники из турок детей просто убивали, а монахов пытали огнем. Так и кричали: «Изжарить их!».

– Они сербов, как кофе, жарили. Турецкие кофеманы изжарили славянских мальчиков, – говорит полька. – А еще привычка у мусульман – душить пленников шнурами. Боснийцы набрались жестокости от турков.

Она живописует стамбульские бордели с армянками и гречанками.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне Джанко рассказывает.

– Да, он большой говорун.

…Я подхожу к комнате польки с мыслью, что комнатой с печкой мне не завладеть. Постояв несколько минут у двери, я слышу шорохи и всхлипывания. Эльжбета работает. Пусть работает. Мне все равно: раз Федор согласен жить в комнате убитого, то пусть живёт.

На следующий день мы с Федором намереваемся идти на задание вдвоем. Это опасно, но я сам поставил себя в такое положение. Джанко уехал отдыхать, залечивать рану.

Ночью изменилась позиционная ситуация. Боснийцы на бронетехнике выдвинулись к мосту и установили на нем свой пост. Бронированные машины обложили мешками с песком, и теперь их крупнокалиберные пулеметы простреливают всю окрестность, откуда мы, снайперы, можем вести огонь. Андрия Зеренкович сообщил об этом, потер небритые щеки и сказал:

– Так что у нас наступят вынужденные выходные дни. Слишком большой риск идти туда. Если у вас есть желание, можно попытаться пощипать охрану моста.

Мы с Федором Чегодаевым намек поняли и принялись после ухода Зеренковича рассуждать. Если пробраться за сербские позиции в простреливаемую зону и произвести хотя бы один выстрел – то это значит вызвать на себя шквальный огонь.

И тогда мы решаем пойти на север, выйти к сербским постам, что контролируют дорогу, и по ущелью, которое определено как естественная граница района наших действий, пробраться на опасную территорию. Если это нам удастся, мы окажемся за горой, откуда можем беспрепятственно вести огонь на поражение по городу. Опять же, идти без полнокомплектной группы прикрытия очень опасно, так как боснийские снайперы, вероятно, тоже попытаются пробраться на освободившуюся территорию с намерением обстреливать позиции сербов.

Мы выходим очень рано, около четырех утра. Весь наш путь займет порядка трех часов, учитывая медленное преодоление стены в ущелье. Чтобы взобраться на гору, мы подготовили альпинистское снаряжение.

И вот мы в ущелье. Глухо рокочет ручей. Небо едва светлеет, но здесь, в стремнине, полный мрак. То и дело натыкаемся на камни. Ноги вымокли в воде. Пройти по ущелью следует всего полтора километра. В данной ситуации необходимо проявить ювелирную точность, иначе можно оказаться у реки, берег которой заминирован. Нет никаких ориентиров. Только азимут, секундомер, предполагаемая скорость нашей ходьбы.

Из мрачного ущелья мы выкарабкались по почти отвесной стометровой стене в половину шестого. Начало светать. Пробрались в дремучий сосновый лес. Поскольку сюда не забирались местные жители и не очищали лес от бурелома, продираться сквозь чащу очень трудно и небезопасно. Слышится треск сухих сучьев, каждая ветка, переламываясь, издает громкий щелчок, звучащий в нашем сознании, как выстрел. И вот Чегодаев остается охранять меня, а я карабкаюсь на высоченную сосну с густой верхушкой. Я совершенно уверен, что меня не разглядеть из города. До полного рассвета меньше часа, а я уже полностью обустраиваю снайперское гнездо.