Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков

«Перелицовка на украинский лад», вплоть до запрета комиссару Овсеенко использовать его привычный псевдоним Антонов, была необходима для того, чтобы не дать Германии повода обвинить РСФСР в нарушении мирного договора. Полностью остановить немецкое наступление слабые разрозненные советские отряды на Украине в 1918 г., конечно, не могли. Их остатки были выведены на территорию РСФСР и включены в формирующуюся Красную Армию.

На территории Украины и Белоруссии развертывалось партизанское движение. Конечно, оно не имело такого размаха, как позднее, в Великую Отечественную войну. Это объяснялось и не столь репрессивным, как при нацистах, характером оккупационного режима, и главным образом недостатком и разъединенностью сил Советской России. При этом партизанское движение было раздвоено: одна его часть ориентировалась на большевиков, другая, причем наибольшая — на левых эсеров (потому что они, как принципиальные противники Брестского мира, считались многими «настоящей революционной» партией, в отличие от большевиков). 30 июля 1918 г. левые эсеры убили в Киеве главу германской оккупационной администрации генерала Айхгорна. Этот единичный террористический акт, конечно, привел лишь к массовым ответным репрессиям оккупантов в отношении мирного населения. Убийство Айхгорна было только одним из звеньев в цепи акций левых эсеров, направленных на вовлечение Советской России в новую войну с Германией.

Различные формы сопротивления русского народа германской и австрийской оккупации в 1918 г. сыграли свою роль в общем ходе Первой мировой войны. Они не позволили германскому командованию максимально усилить свои войска на Западном фронте и тем самым внесли свою лепту в победу Антанты. В мае 1918 г. на оккупированных российских территориях находились 49 дивизий Центральных держав (33 германские и 16 австро-венгерских). До самого конца войны (ноябрь 1918 г.) командования Четверного союза были вынуждены держать на Востоке 28 германских и 6 австро-венгерских дивизий, которых так катастрофически не хватало им на других фронтах.

Германские и турецкие войска, ловко пользуясь принципом «самоопределения народов», оккупировали, при содействии местных националистов, также Грузию, Азербайджан и Дагестан, хотя это не было предусмотрено Брестским договором. Большевистская революция в Финляндии была подавлена германскими интервентами, высадившимися там 10 марта. В середине мая последние остатки финской Красной гвардии ушли на русскую территорию. Одновременно финские белогвардейцы во главе с бывшим царским генералом от кавалерии Густавом Маннергеймом сделали попытку захватить Петроград и объявить его «интернационализированным городом». Эта попытка была отражена молодой Красной Армией. 15 мая 1918 г. Финляндия объявила войну РСФСР, лелея планы захвата Карелии и Мурманска. Но при посредничестве Германии, опасавшейся вовлечения в конфликт с английскими интервентами, высадившимися в Мурманске, между большевиками и белофиннами начались мирные переговоры.

Германская оккупация Финляндии стала важным геостратегическим фактором. Теперь немецкие войска в любой момент могли появиться в 40 км от Петрограда — в районе нынешнего Зеленогорска, где тогда проходила граница.

Политика оккупационных властей была отчетливо социально-реставраторской. В «Скоропадии», как иронически прозвали марионеточное «государство» гетмана, и на Дону полностью восстанавливались прежние права собственников земли, банков и промышленных предприятий. Всякое проявление недовольства жестоко каралось. Атаман Краснов с удовольствием вспоминал о том времени, когда «стояли повсюду часовые в германских касках, и грозное “halt” заставляло поджимать хвосты самых смелых политических шавок»{207}.

Киев под немецкой оккупацией превратился для свергнутых революцией российских имущих классов прямо-таки в «землю обетованную». «Скоропадия» виделась им образцом и оплотом того социального и политического порядка, который они, с германской помощью, надеялись вскоре установить во всей России.

Столь густое скопление классового эгоизма и социальной мстительности в одном месте пугало даже кое-кого из консерваторов. «Аристократический квартал Липки… был жутким привидением минувшего. Там собрались Петербург и Москва; почти все друг друга знали. На каждом шагу встречались знакомые типичные лица бюрократов, банкиров, помещиков с их семьями. Чувствовалось, в буквальном смысле слова, что на их улице праздник. Отсюда доносились рассказы о какой-то вакханалии в области спекуляции и наживы… Помещики торопились возместить себя за то, что претерпели, и взыскивали с крестьян, когда могли, втрое за награбленное… Все эти русские круги… были гораздо противнее, чем немцы»{208}, — писал дипломат и политический деятель Г.Н. Трубецкой.

Идеологической основой «Скоропадии» был густой украинский шовинизм, выражавшийся главным образом в стремлении подчеркнуть отличие от русских. Даже ближайший политический союзник Скоропадского донской атаман Краснов с иронией писал о том, как в «армии» Скоропадского вводились украинские слова команды вперемежку с немецкими: «Ахтунг! Струнко направо!» в значении «Смирно! Равнение направо!»{209}В то же время в частных разговорах с «российскими людьми» Скоропадский подчеркивал, что его украинство — только тактическая уловка в отношениях с Германией, что на самом деле он русский человек и стоит за федерацию Украины с Россией. «Я, флигель-адъютант и генерал свиты его величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине»{210}, — уверял он Краснова. «Я русский человек и русский офицер… Я определенно смотрел и смотрю …что будущее Украины — в России»{211}, — говорил он эмиссару Добровольческой армии. Все эти словесные излияния не мешали Скоропадскому выполнять экономическое соглашение, доставшееся ему в наследство еще от Центральной рады. Согласно ему, Украина обязана была поставить Центральным державам 60 млн. пудов хлеба, 37,5 млн. пудов железной руды, много других видов продуктов и сырья{212}. Аналогичные цели преследовала германская оккупация и на Дону. Краснов обязался предоставить Германии «права преимущественного вывоза избытков, за удовлетворением местных потребностей, хлеба» и других видов сельскохозяйственной продукции (всего полтора десятка наименований), а также «особые льготы по помещению капиталов в донские предприятия» германской промышленности. Эти обязательства были приняты им в одностороннем порядке, авансом в счет будущих политических уступок (установление желательных границ Дона и его поддержка против Советской России) и поставок промышленного оборудования{213}. Разумеется, степень «удовлетворения местных потребностей» должна была определяться оккупационными властями.

Конечно, по формальным признакам Краснов и Скоропадский не сильнее «предавали» Россию, чем большевики, подписавшие с Германией Брестский договор. У них тоже не было реальной альтернативы сотрудничеству с немцами. А большевистский режим в то же время отнюдь не был «царством свободы и счастья» даже для рабочих и крестьян, от имени которых большевики правили. Своя субъективная «правда» была в данном случае у обеих сторон. Поэтому давайте посмотрим, к каким объективным следствиям вела политика Краснова и Скоропадского.

Самостийность Дона и Украины была для части российской элиты не просто политической игрой. Если бы свергнуть советскую власть и восстановить прежние порядки во всей России не удалось, эти элитные крути охотно примирись бы с сохранением своих классовых привилегий в пределах таких «государств», как «гетманство Украинское» и «атаманство Донское». Краснов не скрывая пишет, что для него отторжение Дона от России при условии сохранения в нем капитализма было предпочтительнее воссоединения всей России под властью большевиков: «Войско Донское существовало бы на тех же основаниях, как существуют Эстония, Финляндия, Грузия, — существовало отдельно от советской Россию){214}.[43] То есть Дон и Украина, как убежища свергнутой элиты под немецкой охраной, могли, при известных условиях, превратиться в устойчивые государственные образования. Политика Краснова, Скоропадского и тех кругов, которые за ними стояли, объективно была политикой, направленной на расчленение России во имя классового эгоизма.

Но не более патриотической оказалась в конечном счете и политика Белого движения — той части российской контрреволюции, которая отвергла сотрудничество с Германией во имя «союзнического долга» и возложила свои упования на помощь со стороны Антанты.

Заключение большевиками Брестского мира устранило последнее формальное препятствие для интервенции Антанты. 6 марта 1918 г. британские войска высадились в Мурманске. Утром 5 апреля во Владивостоке высадились японские войска[44], а вечером того же дня, не желая отставать от японцев, там появились английские и американские военные.