Мост. Боль. Дверь - Радий Погодин

Дамочка завизжала еще громче.

— Только попробуй! — визжала она. — Я тебя кипятком ошпарю. — Потом она вдруг успокоилась и сказала мирно: — Отвернись хоть, мне же ополоснуться надо. Я же вся в пене.

Казанкин зажмурился. Он слышал бряканье, звяканье, шум душа и все ждал, что его ударят чем-нибудь по голове. Ни на секунду не предположил Казанкин, что в квартире имеется мужчина: муж, брат, отец. Еще глядя в промоину в стекле, он это понял по каким-то незначительным приметам. Ничего мужского в ванной не было, хотя бы халат, носки. И зубная щетка в стаканчике одна. Но главное, при ком-то своем — муже, ребенке, любовнике — женщина повела бы себя иначе.

Когда Казанкин осторожно открыл глаза, женщина сидела на табуретке нога на ногу и курила. Была она в халате, и на пальцах ее розовой ноги висела и раскачивалась серебряная туфля. «Принцесса Джаваха», — почему-то подумал Казанкин. А женщина спросила его, как спрашивают сильно запоздавшего мужа:

— Ну, рассказывай…

Был Казанкин трезв как стеклышко. Куда девается хмель в таких ситуациях — наверное, изучив этот феномен, можно будет выделить какой-нибудь антиалкогольный секрет, или энзим, или гормон.

Казанкин все ей рассказал, не утаил ничего, даже часы показал с гравировкой от коллектива. И все нажимал на то, что во всем виновато подсознание, разгулявшееся от выхода на пенсию.

— У меня свояк повесился в такой ситуации, — сказал Казанкин и закончил свою печальную повесть требованием: — А теперь идите звоните. Как вас?

— Меня зовут Зинаида Николаевна, — ответила женщина и спросила простодушно: — Куда, вы сказали, звонить?

— В милицию! В пожарную часть! В «скорую помощь»! Чтобы мне не кричать, не пугать людей. Пусть едут — вяжут.

— А разве вы не можете сюда влезть? — спросила Зинаида Николаевна.

— Не могу. Говорят, если голова пролезет, то и все остальное протиснется, — неверно. Это только в детстве верно, да, может, у хлюпиков. У меня же плечи, я же кузнец.

Женщина засмеялась.

— Интересное кино, товарищ Портос. Так куда же звонить?

— В милицию! — рявкнул Казанкин. — Давайте быстрее, дамочка. Тут крысы бегают, еще схватят за пятку.

— Не схватят — третий этаж.

Казанкин похолодел, оценив нутром кошмар ситуации, — если выступ, на котором сидит он, обрушится, если это просто налипшая к стене грязь. Казанкин представил, как он сползет вниз на дно щели, а там действительно шастают крысы. Ему показалось, что он слышит их возню и писк. Внизу крысы — вверху позор.

— Нельзя разве расширить окно? — спросила женщина.

— Можно! — закричал Казанкин. — Именно — можно. Потом я все приведу в порядок. Даже пол вымою. И возмещу.

— Ну так куда звонить? — сказала женщина. — Не стану же я этими вот руками оконную коробку вытаскивать и кирпичи вышибать. — Она сбросила туфли, стала на край ванны, протянула Казанкину руку и погладила его по щеке. Рука была мягче замши. Казанкин не предполагал, что такие бывают. У его женщин руки были мозолистые.

Петров уже давно вспомнил, где и от кого он слышал фамилию «Казанкин», но не шелохнулось у него ничто, он казался себе, и в этом видел спасение, стеклянным колпаком, под которым беззащитный воробей клюет пшено. Вот он сейчас чирикнет. Вспорхнет…

А Казанкин рассказывал:

— Попросите Иванова. Он мой земляк, собригадник. — Только его он мог позвать на выручку, доверяя ему беспредельно и не опасаясь. И не в том смысле, что не разболтает, другие тоже не разболтают, но Кочегар смеяться не будет, не будет презирать и стыдить, не изменит к нему отношения.

Кочегар пришел через час, принес в рюкзаке кувалдочку, длинное зубило и ломик.

С хозяйкой у них, наверное, еще при входе возникла схватка.

— Могу тебя взять на договор — спасателем при квартире, — раздраженно говорила хозяйка.

— Дорого — на колготки не останется. Я в этом деле лауреат. Говорю, джинн.

— Не треплись! — закричал Казанкин. — Спасай быстрее. Где тебе джин взять? Обыкновенно выпьем — коньяку армянского. Дама, вы коньяк принимаете?

— Я с кем попало не пью, — сказала хозяйка грустно. И эта ее грусть засела в сердце Казанкина занозой.

А еще через час Казанкин сидел на кухне Зинаиды Николаевны без пиджака, поскольку новый пиджак, в котором он красовался на сцене, он разодрал, протискиваясь в ванную. Тут же на кухне лежал обшарпанный протертый узел белья, трухлявые рамы и оконная коробка.

Казанкин говорил, преданно глядя на хозяйку:

— Позвольте, я подарю вам вот эти японские часы-дисплей фирмы «Сейко».

— Не позволю, — отвечала ему хозяйка. — Но я позволю вам как можно быстрее унести отсюда это белье. Я не хочу быть ни соучастницей вашей кражи, ни укрывательницей краденого. Позволю убрать весь этот мусор, принести кирпич, сделать раствор и заложить дыру в стене.

Казанкин посмотрел на узел с бельем, и лицо его перекосилось.

— Вынеси мусор, — велел ему Кочегар. — Белье я захвачу в кочегарку. А завтра на том доме, где украл, повесишь объявление: мол, найден узел белья, зайти по адресу.

Кочегар взял мешок с инструментом, взвалил на спину узел и, уходя, сказал:

— Казанкин, красотка не так проста.

— Убирайся! Еще раз появишься — кипятком оболью! — крикнула ему вдогонку Зинаида Николаевна и долго потом не могла успокоиться.

— Чего это вы? — спросил Казанкин. — Он хороший мужик.

— От него козлом пахнет. И вы проваливайте. Да не позабудьте про кирпичи.

Вот, Петров, какое приключилось дело. От глупости все. Один мудрец говорил, я в книге вычитал, что дороже всего нам обходятся наши воспоминания.

На следующий день загрузил я ее машину — у нее «Жигули», тройка — кирпичом, горцовкой, алебастром. Олифы купил, краски белой — эмали.

— Начнем, — говорю.

Она говорит:

— Начинай, чердачный вор.

Я укор проглотил. Проем расчистил. Весь мусор — в щель к крысам. У них там в щели-то, я думаю, наверное, Невский проспект. Стены я водичкой смочил. Растворчику бросил, разровнял. Принялся укладывать. Частично кирпич не влезает, приходится отбивать. Раз по пальцу. Два по пальцу. Петров, я тебе скажу, с такой работенкой запаришься. И вдруг она, коленка из-под халатика светится, в разрезе грудь видна тяжеленькая. Ох, Петров! Зашибись! Стою, слюну глотаю — судорога по всему телу.

А она говорит:

— Казанкин, кирпич нужно брать двумя пальцами.

И-и раз! И-и пошла. Только кельмой постукивает.

— Все, — говорит. — Тут и делать-то было нечего. Оштукатурь.

Я навел раствору пожиже. Взял мастерок. Вместо творила — разделочную дощечку. Хлесь кучу раствора на стену, а раствор шмяк мне в глаза. Я хлесь. Он шмяк. Так и работаем. Глаза жжет, горцовка с негашеной известью. Уже совсем глядеть не могу. Сунулся под кран — счастье-то какое, Петров! Ты замечал, что именно вода чаще всего кажется нам счастьем, — разогнулся, а она стоит у окна, набирает раствор на мастерок с творила и набрасывает. И такие движения у нее красивые, как будто она играет в особый теннис. И по красоте ее движений я понял, что она мастер высокого класса. Фрязин у нас был, кузнец, когда он ковал — из других цехов сбегались посмотреть. Накидала она. Говорит:

— Дай мне, — говорит, — вон ту плоскую мыльницу. Вместо гладилки. — И затерла мыльницей. И углы вывела. Ровно и параллельно.

Я тебе скажу, Петров, получилась в окошке ниша.

— Холодильничек, — говорит, — сюда затолкаю маленький, «Морозко». Моешься и холодное пиво пьешь или пепси-колу. А хочешь — сок манго.

Убрал я мусор. Вымыл пол. Что подмастерье делает — тут, брат, без капризов.

Потанцевали — у нее радиосистема «Пионер» японо-американская. Она говорит:

— Ты прими душ и ложись. Я сейчас, — и вышла.

А я на это и не рассчитывал. Знал бы, арабские трусы надел, а у меня полусемейные с волком. И чего это трусы выпускают с волком? Ну, я в ванную, под душ. Трусы и маечку ополоснул — разнервничался. Повесил на сушилку. У нее сушилка никелированная. Лежу, журнальчик разглядываю — мадам Бурда. Бабы — зашибись. Но она бы среди них прошла за королеву.

Лежу, а ее все нет. И нет. И ночь уже. И трусы высохли.

И утром не пришла.

Вот тогда ты и явился с цветочками, с фиалочками.

— Тюльпанами.

— А я злой был, как дракон.

— Откуда ты узнал, что я это я? — спросил Петров.

— У нее возле телефона лежала записка — «Позвонить Петрову. Он придет. Он придет». Ясно — хахаль. Ну, думаю, нашла мужика — от таких только пластмассовые пупсы бывают.

И уходить мне неприлично — дождаться бы нужно. Потом она позвонила с работы: мол, товарищ Казанкин, я вас не задерживаю. Спасибо за все. И вроде всхлипнула. А потом: «Когда захлопнете дверь, подергайте, что-то замок разладился».

«Неужели он не узнал ее? — подумал Петров. — Ничего особенного, он же ее девочкой видел, почти ребенком».