Ратоборцы - Влада Воронова

— Ты же сам сказал, — удивился Хаким, — если мы пришли незваными гостями, должны ждать, пока хозяева убедятся, что мы не желаем им зла, и сами к нам подойдут.

— Или выкинут из долины, если морды наши не глянутся.

— Их право, — ответил Хаким.

— Само собой. Только что-то они не спешат им воспользоваться. Все хелефайи малость параноики, на собственной безопасности чуток сдвинуты, но не до такой же степени.

— Может, у них праздник какой, или траур, не до нас.

— Хаким, у хелефайев две глубокие и пламенные страсти: парное молоко и свежие сплетни. Даже если долина лишилась обоих владык сразу, даже если идёт война, всё равно патрульная четвёрка пограничников с командиром должна была ещё вчера прибежать на поляну и устроить нам долгий сеанс игры в «Что? Где? Когда?».

— А может, долина не хелефайская, а гоблинская или гномья.

— Яблони, Хаким. Священное дерево хелефайев — яблоня, гномов — облепиха, вампиров — груша, гоблинов — черешня.

— А персиков у них нет? — по-детски разочаровался Хаким.

— Полно. Только не вокруг поляны ожиданий, а в садах, как личных, так и городских. К тому же беседка, скамейки и нужник из иллинара, пусть и кустарной выделки. Нет, Хаким, долина именно хелефайская, только странная какая-то. — Славян хмуро огляделся. — Никак не пойму, что в ней не так. Причём «не так» — очень серьёзное.

— Это из-за меня, господин, — тихо ответил Хаким.

— Что?! — только и выговорил Славян. От удивления даже на «господина» обидеться забыл.

— Я ведь палач, — Хаким с отчаянием посмотрел на Славяна, — самая презренная тварь из всех презренных тварей. Это из-за меня долина не хочет принять даже тебя, принца Нитриена.

— У хелефайев принцев не бывает, — машинально поправил Славян. — Хаким, что за вздор ты городишь? Да кому какое дело, чем ты в крепости занимался!

— Я причинял людям страдания и боль, — твёрдо ответил Хаким, — моя душа проклята навеки. Мне не место здесь, в благословенном краю.

— Приехали, — только и сказал Славян. — Хаким, ты же не сам пошёл в истязатели, тебя Соколы заставили. И как только появилась возможность, ты сбежал. Хаким, ты ни в чём не виноват.

— Нет, господин. Палачу не место среди благословенных. Отведи меня обратно в пустыню. Тогда долина примет тебя. А за меня не бойся, я сын этой земли, и моя мать не причинит мне обиды.

— В пустыню всегда успеешь, не улетит.

— Славян, — тихо сказал Хаким, — эльфы — величайший, наимудрейший, вседобрый народ. Любимейшие и благословенные дети аллаха. Перворождённые никогда не допустят к своей чистоте проклятого навеки грешника.

— Чивойсь?! — пискнул сквозь внезапную немоту долинник Нитриена. Перевёл дыхание и обрёл способность к членораздельной речи: — Какой-такой народ? Хаким, ты что, белену тишком зажевал? Где ты набрался такой чуши?

— Но…

— Не нокай, я тебе не конь! Хаким, хелефайи, они же эльфы — такие же люди, как и мы с тобой. Разве что уши острые, глаза на полморды и спеси вагон. А так ничего, нормальные ребята.

— Славян…

— Нет, принц персидский! — рявкнул Славян. — Что вам всем так хочется перед кем-нибудь обязательно на брюхе поползать?! Перед богами, Соколами, Ястребами, богатым соседом… Перед хелефайями… Ты Виалдинга вспомни, вот из кого величайшесть, наимудрейшесть и вседобрейшесть фонтаном прут!

— Он вышвырок, господин.

— Ещё раз назовёшь господином — дам в ухо, — предупредил Славян. — Сколько можно друга оскорблять? За что, кстати, его изгнали?

— За кровосмешение. По-учёному — инцест. С ним одна хелефайна соединила кровь. Сестра по крови больше, чем сестра по рождению, — с глубоким убеждением сказал Хаким, — там люди сами не выбирают, а при кровосоединении — выбирают. Поэтому родство по рождению остаётся только на одно земное воплощение, а по крови — навечно, и в жизни, и в посмертии, и во всех воплощениях. На одном из праздников девушку избрали королевой бала. Она была так прекрасна, что многие мужчины долины желали её. Возжелал и этот сын осла и жабы. Он дал сестре дурманного зелья в вине и, когда она уснула, овладел ею. На утро девушка пришла к владыкам и потребовала найти насильника. Виалдинга нашли и изгнали в тот же день.

— А девушка? — спросил Славян.

— Её тоже. Ведь это нарушение самого строгого из всех тарго.

— И ты говоришь о доброте и мудрости?! — заорал Славян. — Её-то за что?! Она — жертва, скверны на ней не было и нет!

— Но… Да. — Хаким немного помолчал и сказал: — Славян, этот плевок шайтана как-то спьяну проболтался, что его бывшую сестру забрали в какую-то другую долину. Орал, что кровосмесительницу простили, а кровосмесителя не хотят, потому что у него таких сисек нет. И подробно расписывал, как девушка, пошли ей аллах счастья после всех бед, получала прощение.

— Заурядный мелкотравчатый подонок, — отмахнулся Славян. — Ховен, тот хоть чего-то стоит, злодей значительный, с характером. А этот — просто гниль.

— Да, может быть… — кивнул Хаким. — Но боялся я его гораздо больше коменданта. Когда Виалдинг заходил в пыточную, мне казалось, что я стою в преддверии ада, а он — самый главный иблис. Славян, — вспомнил Хаким, — выведи меня отсюда. Пусть Перворождённые — обычные люди, пусть даже разделят со мной воду и хлеб, но тебе я компания плохая. Ты не должен марать себя дружбой с палачом.

— Ну почему же… Палач и убийца — компания самая что ни на есть подходящая.

— А кто убийца? — не понял Хаким.

— Я, — ответил Славян.

— Нет. Ты не можешь быть убийцей.

— Я убил ни в чем не повинного людя, да ещё того, кто был под воздействием оморочки.

— Нет, — попятился Хаким. — Ты не убийца. Убийцы не боятся отнимать жизнь, а ты боишься. Там, в крепости, ты должен был меня убить, но ты испугался, не хотел причинить смерть. Тогда я и понял окончательно, что ты не такой, как все в крепости, что ты чист как вода в этой реке, — кивнул Хаким на родничок.

— Но руки мои в невинной крови, — сказал Славян. Он сел на траву и рассказал Хакиму всё — от утра в гаврском доме Нитриена до тульского похищения. Выговориться надо было давно, но на Техничке об иносторонних делах рассказывать нелепо — сочтут сумасшедшим, отцу и братьям тоже не скажешь — ни к чему причинять лишнюю боль, а друзья, стоило только заикнуться о происшедшем, сразу начинали твердить, что он ни в чём не виноват, чтобы забыл обо всём поскорее. Потом зеркалили братьям, что Славян опять в свои глупости полез, и Латрик целый день не сводил с младшего брата испуганных, умоляющих глаз. А Хаким просто сидел рядом и слушал, иногда что-то уточнял. Но главное — слушал. И Славян впервые смог назвать Данивена ли-Аддона Лалинэлем.

— Ну а что в крепости было, — закончил он рассказ, — ты не хуже меня знаешь.

— Ты не убийца, — твёрдо сказал Хаким, — ты жертва обстоятельств. Ни у тебя, ни у твоего брата Лалинэля выбора не было.

— Как и у тебя. Решай, Хаким: или мы с тобой палач и убийца, или оба — жертвы обстоятельств.

— Это нечестно, — сказал Хаким. — Ты ведь знаешь, что я никогда и ни в чём не смогу тебя обвинить. Я скорее отрежу себе язык. — Ему до боли хотелось прикоснуться губами к рукам Славяна, склониться к земле, упросить взять его жизнь: такая беззащитность может быть только у ребёнка, а такая сила — у согревающего огня, у животворной воды. Но нельзя, тут же уйдёт — близ Славяна есть место только для равных. Хочешь остаться рядом с другом и учителем, с тем, кто тебе дороже всего, что есть в жизни и посмертии, даже райского блаженства, — стань таким же как он. Вольным ветром. Твердью живой земли. Невозможно. Но придётся.

Славян подсел ближе, обнял за плечи, и сказал на ухо:

— Ложная вина — крепкая отрава. И сладкая. — Он невольно глянул на тылицу, с которой в купели бесследно исчез шрам искупительного деяния. — Очень сладкая, верно, Хаким? Трудно оторваться от этого зелья… Мы оба отравили себя до калечества. Так, что даже не можем сами ходить. Только ковылять, опираясь друг на друга.

— Унылое будет зрелище.

— Нет. — Славян немного отстранился, заглянул Хакиму в глаза. — Уныло — лечь под забор и сдохнуть. Остаться в крепости. А путь — это всегда победа. И мы можем идти — медленно, тяжело, но мы уже идём. Нас многие обгонят, но зато мы смогли пройти по тропе, с которой сорвались тысячи. Уже смогли, Хаким. А сможем ещё больше. Мы по-прежнему люди, Хаким, а значит — победители.

Хаким невесело усмехнулся. Сможем, Славян, а куда же денемся. Вместе с тобой, да не смочь? У тебя даже несущие земную твердь слоны петь захотят, а черепаха — в барабан бить. Красивый, наверное, получится праздник.

Славян поднялся, подошёл к пятачку с оружием, подхватил автомат.

— Всё, — сказал он, — хватит ждать, когда пустыня розами зацветёт. Пойдем посмотрим, что здесь к чему.