10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин - Иван Просветов

О том, что случилось в семье, знали только те, кто не мог не знать. Для всех других Миша Янчевецкий уехал в длительную командировку на север. «Миша пишет хорошие, оптимистичные письма, говорит, что много работает и над любимым делом, и над собой, много читает, занимается самообразованием, – сообщал Ян Александре Огневой. – Мы с нетерпением ждем его возвращения» [19].

Погружаясь в прошлое, Ян не забывал о том, что диктовало настоящее. «Да хранит тебя нимфа удачи! Но от тебя требуется неусыпная осторожность, чтобы не сделать по рассеянности ненужных вещей», – предупреждал он дочь Женю, преподававшую историю зарубежного театра в ГИТИСе. В конце 1940-х Василий Григорьевич по просьбе издательства подготовил «Творческую автобиографию» и дополнил ее словами: «В моих книгах я старался рассказать о героизме мирных народов, дававших мужественный отпор любым вторгавшимся в их пределы хищникам… Этим я надеялся внести свою посильную долю в дело торжества справедливости и добра, в великую идею мира, знаменосцем которой был и навсегда останется товарищ Сталин». Так полагалось. В Сталина верили, даже если осознавали, какую государственную систему выстроил «мудрый вождь и учитель». После великой победы этот человек стал абсолютно велик и всевластен. Анна Ахматова, когда под следствием оказался ее сын, на день рождения Сталина сочинила панегирик: «И благодарного народа вождь слышит голос: „Мы пришли cказать – где Сталин, там свобода, мир и величие земли!“».

Единственная критическая ремарка о настроениях времени, обнаруженная мной в записках Яна, касается отказа «Литературной газеты» напечатать его статью о Ленинской библиотеке. Дата – 9 февраля 1950 года. « [Редакция] известила, что гонорар за нее все-таки мне выплатят. А мне этого и не нужно. [Статья] не пойдет потому, что написана не в том стиле, как требуется «у нас», а я писал очень точно и спокойно, без той истерики, которая сейчас завелась, т.е. кого-то громить» [20].

«Литературная газета» – печатный флагман борьбы с космополитизмом и безыдейностью – разогналась настолько, что принялась разбирать творчество лауреатов Сталинской премии: прозаиков Катаева, Панферова, драматурга Софронова. Ее главный редактор Ермилов еще в марте 1949 года на совещании в отделе агитации и пропанганды ЦК ВКП (б) пообещал вести «борьбу за советский патриотизм гораздо более углубленно». Но, в конце концов, потерял чувство меры и начал подкапывать под генерального секретаря Союза советских писателей Фадеева, якобы не сумевшего «мобилизовать литераторов на повышение идейно-художественного качества литературы». Фадеев пожаловался Сталину, и в феврале 1950 года Ермилова сняли с должности. Сейчас публично-закулисное соперничество писателей и критиков за то, кто вернее понимает указания партии и настроения ее вождя, кажется дурной фантасмагорией. Но тогда это был вопрос творческой жизни и смерти, а подчас не только творческой. Одни интриговали, другие приспосабливались, третьи старались, как могли, держаться в стороне.

Ян дружил с самым, пожалуй, необычным и отторгнутым официозом писателем Москвы – Сигизмундом Кржижановским. Преподаватель студии Камерного театра, автор нескольких киносценариев и оперных либретто, знаток истории и теории театра и литературы, печатавшийся в «Литературном критике», он с середины 1920-х не смог издать ни одного своего рассказа или повести. Последнюю попытку Кржижановский предпринял в 1946 году. Редакторы чувствовали чужеродность сочинителя, хотя тот и числился в Союзе советских писателей. Кржижановский любил иронию, гротеск и просто фантазию. Герой одной из его новелл может сочинить удивительную историю, увидев деревянную стружку, гонимую ветром по бульвару, или приметный карниз на стене здания. Он уверен, что мир вокруг наполнен литературными темами: «И во сне, и в яви, из каждого окна, из всех глаз, событий, вещей, слов – роями…».

Свою прозу Кржижановский читал в кругу родственников и друзей. У них же на всякий случай прятал рукописи после закрытия Камерного театра в 1949 году. Однажды Ян, будучи в гостях у художника Бехтеева сказал, что Кржижановский – писатель, чье присутствие сделало бы честь любой литературе мира. Создателя нескольких десятков неопубликованных новелл и повестей, уставшего сопротивляться действительности, хоронили в новогодние праздники. «Думаю о том, что надо сделать, чтобы его труды, мысли и литературные фантазии сохранились для вечности, для потомков, – писал Янчевецкий вдове Анне Бовшек в январе 1951 года. – Я надеюсь, что придет время, когда будут разыскиваться выдающиеся произведения 20-го столетия, особенно покойных авторов, может быть, недостаточно оцененных современниками… Я верю в сказки и люблю их, как их любил и наш покойный друг» [21].

А книги Василия Яна, уже известные, продолжали выпускать. Воениздат во второй половине 1940-х дважды переиздал и «Чингиз-хана», и «Батыя». «Советский писатель» включил лауреатский роман в «Библиотеку избранных произведений советской литературы». «Чингиз-хана» перевели и напечатали в Лондоне, Варшаве, Будапеште, Софии, Загребе, Улан-Баторе, Торонто. Югославское издание с краткой биографией автора попало в руки Ольги Янчевецкой.

Ольга была уверена, что ее муж и сын сгинули в буре гражданской войны. Сама она из Петрограда бежала в Крым и покинула Россию в 1920 году на одном из кораблей врангелевской эскадры, уходившей из Севастополя. Недолгая остановка в Стамбуле, путь в Королевство сербов, хорватов и словенцев, принимавшее русских эмигрантов. Ольгу кормил голос – замечательное меццо-сопрано. Поначалу выступала в ресторанах Загреба, затем получила ангажемент в Белграде. Столица приняла ее восторженно: «Весь Белград знал Ольгу Янчевецкую. Ого-го! Когда Янчевецкая, бывало, в „Казбеке“ поет – кельнеры не служат». Она не пела при немцах – принципиально. А после войны послушать ее романсы приходил сам Тито – премьер-министр социалистической Югославии.

Из рассказов Михаила Янчевецкого: «Ольга Петровна, будучи в Сербии, связалась со своими родственниками, жившими в белорусском городе Пинске. Они переписывались, она им деньги посылала, помогала. И спрашивала: „Где же Василий Григорьевич и мой сын Миша?“ Те ничего не могли ей ответить. В общем, было решено, что мы погибли. Она узнала о моем отце, его судьбе и о том, что мы живы, когда вышли в переводе его книги… Стала писать в Москву, разыскивать нас. Но сын в это время был там, куда Макар телят не гонял, а до отца письма не доходили стараниями его жены Лидии Владимировны… К нему приезжал из Пинска сын сестры Ольги Петровны – Игорь, который все и рассказал. Но они не встретились все равно, даже не связались» [22].