Ногти (сборник) - Михаил Елизаров

Вдруг от внезапного узнавания у меня сжалось сердце. Трудно поверить, но среди прочего хлама я нашел и зимние ботинки из школьного отрочества. Дурацкий фасон, мехом наружу. Такого я больше никогда не видел. Папа в этих ботинках когда-то щеголял, а донашивать пришлось мне.

Как же издевались надо мной из-за этих ботинок одноклассники! Придумав название – «заячьи лапы», – они травили меня.

А что оставалось делать, лучшей обуви не купили. Были, правда, дутые непромокаемые сапоги, которые в народе называли говнодавами. Я их на следующий день надел, но с говнодавами стало еще хуже, точно к ним действительно налипло невидимое дерьмо, и за мною, как навозные слепни, неслись безжалостные заедающие крики: «А где твои заячьи лапы?!»

Из гордого упрямства я выбегал ту страшную зиму в унизительных ботинках. А по весне, когда гостил у бабки на каникулах, в кладовке, набитой разжалованной одеждой и обувью, я схоронил мой позор «мехом наружу».

Вспомнил все это, и слезы закапали прямо на старые ботинки. Как был, так и остался на всю оставшуюся жизнь в «заячьих лапах», бедный загнанный русачок…

За утренним чаем отравился коржиком и сам себя возненавидел. Отравиться коржиком мог только очень дурацкий человек. Выродок. Я бы даже врачу постеснялся сказать, что отравился коржиком – продуктом, похожим на имя чешского принца из сказки про какую-нибудь Златовласку.

Пока приводил себя в порядок, в трусливом лихачестве поменял запись на автоответчике с «Вы дозвонились по номеру» на «Здравствуйте, меня, к сожалению, нет в живых. Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала».

Сигнал я хотел сделать как револьверный выстрел, но сымитировать его было нечем. Прижал линейку к столу, а потом щелкнул. Получилось очень непохоже.

И в метро, и в троллейбусе вспоминал ту ужасную коммунальную квартиру, где жил прода́вец, дверь, похожую на старый шкаф, который в последний, но уже незапамятный раз не красили, а просто окатили из ведра коричневой гадостью, так что дверные звонки проглядывали белыми нарвавшими головками, и выдавливание трезвона из этого фурункула было уже чем-то антисанитарным.

А потом за шаркающим прода́вцем по бесконечным коридорам. Стены до половины вызеленены, точно когда-то в коридорах стояла едкая жидкость, а пока не схлынула. Краску окаймляла черная ватерлиния, а с нее стартовала побелка, взбиравшаяся до самого потолка, такого высокого, что белый цвет в нем снова зеленел уже от далеких ламп, в которых вольфрамовый волос горел, казалось, в болотном тумане…

Худшие предчувствия, что прода́вец с ленивым хамством работника торговли скажет: «Не универмаг, товар обмену и возврату не подлежит», – не подтвердились.

Вместо прода́вца дверь открыла счастливая старуха:

– Нет у нас такого. – Меня контузил запах жареного лука. – Нет такого, – она оправила стручковыми пальцами платочек, завязанный пионерским узлом.

Я спустился вниз, вышел из подъезда во двор. Ко мне кинулась девочка. Сказала, протягивая руку:

– Это вам, дядя!

То, что она предлагала, было полузавернуто в конфетную бумажку и похоже на шоколадный трюфель.

– Он взял, он взял! – закричала малышка и побежала прочь к своим подружкам, гадко смеясь.

В бумажке лежал кусочек говна. Условный заменитель свинца для изготовления мягкой неопасной пули – вот что подразумевал детский подарок.* * *

– Ты очень стг'анный. Не такой, как все. Говог'ишь загадками. Я не совсем поняла, пг'и чем здесь г'евольвег'… Но мне кажется, мы г'одственные души. Хочешь откг'овенностью на откг'овенность? Стг'ашная тайна. Никому еще не г'ассказывала… Меня один мальчик весь тг'етий класс шантажиг'овал. Мы вместе за одной паг'той сидели. Мне однажды на уг'оке тг'усы внутг'ь залезли, так стало чесаться – умег'еть, ну я потихоньку г'укой тг'усы вытащила и стала чесать, оглянулась на него – а он смотг'ит. Я говог'ю ему: «Не г'ассказывай никому». А он: «Нет, г'асскажу». Я говог'ю: «Я тебе семечек куплю». А он говог'ит: «Хог'ошо, только каждый день покупай».

Мне давали г'одители двадцать копеек в день на мог'оженое или на пиг'ожки, а я ему семечки покупала, и так целый год без сладкого пг'ожила, пока он в дг'угую школу не пег'ешел… Что с тобой, ты весь дг'ожишь…

Прилично ли уходить с такой тайной в могилу?

Мы познакомились в одну из моих вылазок в город. Это бывало со мной нечасто, без надобности я никуда не отлучался, пугаясь огромных пространств Москвы.

На разрытой дорожным ремонтом улочке оказалось кафе. Через окно взывал ко мне скрытой метафорой бедности ржавеющий экскаватор, похожий на нищего с протянутой рукой. Я приказал себе: «Никаких излишеств», – и заказал только два кофе.

Принесли маленькие чашки, полные замшевой пены, и она сказала: «Моя тетя долго пг'ог'аботала секг'етаг'шей. Начальник тети пг'едпочитал кофе с пенкой. И если она пг'иносила кофе без пенки, кг'ичал на нее. Поэтому она всегда плевала в кофе и делала ему эту пенку».

Она не понравилась мне. Особенно раздетая. У нее были по всему телу мелкие родинки, как многоточия, словно кто-то, бывший с ней до меня, хотел выразить свое недоумение, но так и не нашел слов – одни многоточия…

Мы были разными, как сырое и вареное. Только от одиночества я вступил в этот физиологический мезальянс. Провинция более избирательна в выборе женщины. Там еще придают значение внешности.

Это я устраивал ее, и она называла меня «жених с кваг'тиг'ой».

Тяжел камень, ко дну тянет, злая змея сердце высосала!

Так меня понять мудрено. Поэтому скажу просто. Смерть мою родил и выпестовал фильм про грузинского разбойника Дато Туташхию. Все позабыл, лишь одну сцену помню.

Юноша в черкеске встает из-за стола и заявляет, что опасности не боится. Достает из кобуры нагант, извлекает патроны, оставляя один, крутит барабан. Приставляет ствол к виску. Сухой щелчок. Все облегченно вздыхают. Кто-то замечает – смотри, однажды доиграешься. Он садится. Все.

С этим эпизодом, как с осколком в сердце, я двадцать лет проходил и не чувствовал. А однажды он, проклятый, зашевелился.

Сразу не объяснишь. По порядку. Некий грузин при помощи семизарядного наганта играет в так называемую русскую рулетку. И проблема не в том, что играет, а в том, что с нагантом! В этом заложен онтологический ущерб!

Еще раз. Что совершил грузин? На первый взгляд, храбрый поступок. Безрассудный. Но настолько ли безрассудный, с точки зрения абстрактного человека, приставившего к виску пятизарядный «Веблей» № 2? Это уже интересный вопрос.

А кто виноват, что у грузина не нашлось другого револьвера? Или все-таки был другой за пазухой, а грузин по своим личным причинам отважился именно с нагантом? Тоже очень интересно…

Я хочу сказать: шесть – максимальное число для русской рулетки, с риском один к пяти. Все, что больше, – не вполне справедливо. Если бы грузин имел смит-вессон, он бы, возможно, не один раз подумал, вытаскивать ли его из кобуры. А хоть бы и вытащил, то меня это уже не касается. У меня нагант! Семизарядный револьвер, с которым рулетка несерьезна!..

Царское правительство в тысяча восемьсот семьдесят первом году поставило для армии взамен устаревших однозарядных пистолетов револьверы смит-вессон – в барабане шесть камор, калибр сорок четвертый, русский, 10,67 мм. Они оставались на вооружении до девяносто пятого года, пока не взяли нагант.

В течение двадцати четырех лет золотопогонники, а с ними и гражданские, с высшего благословения играли либо игнорировали револьверное безумие, крутящееся по американскому шестизарядному стандарту.

А потом все. Катастрофа. Леон Анри Нагант и брат его Эмиль подкладывают бомбу под паровоз русской ментальности. Указом свыше в стране принимается не только табельное оружие, но и новый семизарядный стандарт рулетки, бельгийского покроя. Он приходится исключительно впору нации, и без того приноровившей свой быт и ум ко всему семизначному, включая даже гитару с семиструнным романсовым перебором.

«Вот еще беда! – воскликнет сторонний наблюдатель. – Ввели нагант? А вы крутите барабан шестизарядного смит-вессона!»

Так-то оно так. Но не совсем. Ведь русский человек, он по природе законопослушен и на всякие послабления очень падок. По собственному почину он бы – ни за что, а с воли государства – пожалуйста.

«Тогда вовсе не играйте», – скажут.

А как же не играть? Это тонкая штука. Перед лицом закона любой вам сообщит о назначении револьвера – оружие ближнего боя. Но под камуфляжем официальных слов уже скрывается намек – насколько ближнего?!* * *

Не знаю точно, какой именно временной промежуток воспевал фильм о Дато Туташхии. Если после тысяча восемьсот девяносто пятого года, тогда должен быть нагант. А если до – то смит-вессон. С этими грузинами пойди еще разберись. Может, режиссер ошибся или костюмер недоглядел и выдал из реквизита единственно имевшийся нагант вместо положенного смит-вессона? Так какого дьявола я должен умирать из-за чьего-то недосмотра?!