Вдова - Наталья Парыгина

— Как это? — не поняла Дарья. — Когда это?

— Примерно через месяц.

— Через месяц, — недоуменно повторила Дарья. — И целый месяц он будет здесь? У вас?

— Ваш сын совершил преступление, поймите это, — с раздражением проговорил подполковник.

— Я понимаю, — пробормотала Дарья, чтобы не раздражать его еще более. — Я понимаю... Что же, — нерешительно продолжала она, — и матери нельзя с ним повидаться?

— Нельзя.

Дарья сидела, тупо соображая, что бы еще возразить этому упрямому человеку, как бы втолковать ему, что Митя не преступник. Она попыталась представить себе, как Митя, маленький и щуплый, налетает на здоровенного человека (этот убитый представился ей именно здоровенным, хотя она никогда его не видала). Да стоило этому человеку только хорошенько двинуть кулаком...

Придумали же: человека убил.

— Он бы не справился... Сроду бы не справился. Вы только поглядите на него. Да я его до сей поры ремнем могу отстегать — он вовсе как ребенок. И крови он боится. Я курицу как-то купила для Нюрки — Нюрка желудком сильно маялась, — так не дала ему зарубить, сама зарубила. Нет, это не он...

— Он не одни напал. Их было трое.

— Вот видите! Так почему же на него-то говорите?

— Я сообщаю вам результаты предварительного следствия. Дальнейшее расследование покажет...

Начальник милиции встал. Он оказался высок ростом, широкоплеч, подтянут. Такие мужчины после войны встречались редко, и в другое время поглядела бы на него Дарья с завистливым женским интересом. Но теперь и его рост, и строгая подтянутость, и властный голос внушали ей только страх за сына, и она чувствовала себя пришибленной и жалкой.

— А то позволили бы повидаться с ним, товарищ начальник? — нерешительно попросила она.

— Пока нельзя.

— Нельзя. Понятно, — покорно согласилась Дарья. — Идти мне?

— Идите.

Она встала и тяжело побрела к двери, не простившись и не оглянувшись на грозного человека, в руках которого была судьба ее сына.

Нюрка схватила ее за руку.

— Что, мама? — спросила почему-то шепотом.

— Пропал наш Митька, — с отчаянием сказала Дарья.

6

Два чувства вызывали в Дарье мучительную, непрекращающуюся, ноющую боль: сознание своего бессилия и стыд. Ее Митю, ее сына схватили грубые посторонние люди, закрыли на замок в камере с решетками, допрашивали и собирались судить. А она, мать, не могла его защитить, с ней были вежливы, ее жалели, но никто не верил ее словам о невиновности сына.

Дарья избегала без крайней надобности ходить по городу. Она старалась незаметно, опустив голову, проскользнуть мимо знакомых, не вступала в разговоры, стоя в очереди, и в цехе держалась так замкнуто и отчужденно, что редко кому приходила охота заговорить с нею. Казалось Дарье, что всюду за ней, как дымный хвост за паровозом, тащится постыдная известность. Что все, и знакомые и незнакомые, завидев ее, думают об одном: «Ее сын — в тюрьме. Ее сын — убийца...»

Угнетенная свалившейся бедой, Дарья, однако, внешне жила, как прежде. Ходила на работу, стирала, мыла, готовила еду, заводила будильник и ложилась спать. Только прибавилась к этому привычному распорядку еще одна горькая обязанность: готовить и носить Мите передачи. Первый раз Дарья со слезами укладывала в авоську батон и колбасу да дешевые конфеты в бумажках. А после и эту новую нагрузку стала исполнять с терпеливой деловитостью, примирившись с неизбежным и непоправимым.

Теперь, когда с Митей случилось несчастье, Дарья точно забыла о своей беременности. То, что прежде казалось таким сложным, утратило для Дарьи свое значение. Родится ребенок, ну и что ж, и пусть родится, только бы Митю отпустили. Идти к Опенкиной? Успеется к Опенкиной, она ведь не доктор, она за деньги в любые сроки сумеет сделать, только бы с Митей по справедливости разобрались.

В бессонные часы думала Дарья о Мите, в Митиной вине искала свою вину, то оправдывала себя, то судила.

Неужто я виновата? Говорила ведь мне Лидия Егоровна — за все в первую очередь мать в ответе. Прозевала я Митю. Не сумела к себе привязать. Не смогла честным вырастить. Преступником стал.

Господи, да чем же я виновата? Разве я его злу учила? Сколько раз просила: не водись с хулиганами. Не слушал. Сам виноват. Ни при чем я. Ни при чем...

Но не приносила облегчения, не убеждала попытка оправдать себя. Была Дарья виновата перед сыном. Хоть рыдай, уткнувшись в подушку, хоть волосы на голове дери, а вины своей не сбросишь. Знала Дарья, в чем ее вина. В горе своем замкнулась после гибели Василия, горем от детей отгородилась. Кормила, одевала, а от сердца отделила. И еще вина — перед Яковом Петровичем не устояла. Бабьей радости испила, а материнский долг упустила. Последние ниточки, связывающие ее с сыном, порвались после той жестокой ссоры, когда укорил ее Митя любовником.

Казнила себя Дарья, в одиночестве маялась со своей бедой, болела сердцем за Митю, глядя в ночи на черные оконные переплеты.

В день суда Дарью заменили на работе. Нюрке Дарья не сказала о суде, не хотела, чтобы видела Нюрка брата под конвоем и принародно мучилась за его позор. Рано, как на завод, вышла из дому, забрела на окраину города и долго стояла, глядя на белые холмы.

Первый снег лег недели две назад, но с тех пор падал часто и ровно побелил поля. Решетчатые столбы высоковольтных передач уходили вдаль, перевалив через вершину холма, сосновая рощица зеленела неизменно, деревенька с раскиданными по склону домишками и дымками над ними виднелась справа. Спокойным бессмертием бытия веяло от чистых снегов, от рощи и деревеньки и от этих железных башенок с протянувшимися между ними проводами, по которым невидимо текла мощная сила электричества. И Дарья вдруг почувствовала свою слитность с этим живым прекрасным миром и на минуту забыла о горе.

Когда она пришла в суд, было еще рано. Любопытные зрители, судача между собой, заняли передние скамьи. Дарья хотела уйти подальше, в темный угол, чтоб не видно было ее потом, когда будут судить ее сына. Но тут же подумала, что не имеет она права прятаться. И прошла вперед. Села напротив невысокой, сделанной из палочек загородки, в которой, как видно, поместят подсудимых.

Все больше собиралось народу. Дарья сидела, не поднимая головы, не глядела на входящих, только слышала шаги и скрип старых расшатавшихся скамеек, когда рассаживались люди.

Кто-то подошел и сел рядом с Дарьей. И потрогал ее за локоть.

— Даша...

Люба? Дарья медленно повернула голову. Да, Люба... Эта — не из любопытства. Думает, легче мне будет, если она рядом. А может, и вправду будет легче.

— Как же ты... с работы-то?

— Сменами поменялась.

— Народу много, — заметила Дарья безразличным чужим голосом.

— Много, — кивнула Люба. — И в проходах стоят, и у стен. Интересуются.

— Ведут, — громким шепотом сказал кто-то позади Дарьи.

Дарья вздрогнула и выпрямилась. В зал под конвоем входили подсудимые.

Впереди, сразу за милиционером, шел Хмель. Дарья не знала его, не видала ни разу, но теперь сразу угадала, что этот неуклюжий парень с широким плоским лицом, с наглым взглядом прищуренных глаз и ленивой, развинченной походкой и есть Хмель. За Хмелем, понурившись, плелся малорослый парнишка Гриша Мухин. Этого Дарья знала — он вырос в детдоме, учился в ремесленном училище и несколько раз заходил к Мите.

Митя шел последним. Увидав его, Дарья сделала невольное движение вскочить и кинуться ему навстречу, но Люба за руку удержала ее. Только взглядом Дарья рванулась навстречу сыну, прильнула жадно и так, не мигая, сопровождала каждый его шаг, каждое движение его рук или головы, каждый взлет ресниц.

— До чего ж он переменился-то, — прошептала Люба.

Митя был острижен под машинку и изжелта-бледен. Вокруг глаз синели круги. Рубашка висела на его и прежде худых, а теперь еще более опавших плечах, точно на палке. Острая жалость к сыну полоснула Дарьино сердце, тяжелый ком подступил к горлу, и она вся сжалась и стиснула челюсти, чтобы не дать вырваться из груди невольным рыданиям.

— Встать! Суд идет.

Глухой шум послышался а зале, скамейки заскрипели, и все замерло. Вошли судья и присяжные заседатели. Судья шел быстрой семенящей походкой. Был он высок и худ, скулы резко обозначились под синеватой от бритья кожей. Покатый лоб переходил в лысину. Из-под кустистых густых бровей строго и зорко глядели черные, с угольным блеском глаза. «Засудит Митю», — с безнадежностью подумала Дарья, взглянув на судью.

Присяжные показались ей добрее. Одного она даже знала — он работал у них на заводе бухгалтером. Дарья не раз видела его, когда заходила в контору, а иногда встречала в городе. На выборах она за него голосовала. Ей только никогда не приходило в голову, что этот седой человек с маленькими рыжеватыми усиками, озабоченно заправляющий сейчас за уши дужки очков, будет судить ее сына.