Вдова - Наталья Парыгина

Когда Дарья, забеременев в первый раз, сказала об этом Василию, он обнял ее и целовал в буйной радости, а на другой день с получки купил ей на базаре яркий кашемировый платок. Теперь нет Василия. И платок Дарья обменяла в поезде на молоко. А другого никто уж не подарит. Якову Петровичу сказать? А кто он ей, Яков Петрович? Пришел, потешился да к жене воротился. А ей — беда. Сама виновата. На свою глупость жалобы не подашь. Без мужика стосковалась? Вот теперь и расплачивайся.

Две кучи белья лежали перед Дарьей. В одной — сероватые простыни из дешевой бязи, вафельные, замахрившиеся от старости полотенца, Нюркины и Митины рубашки, требующие не только стирки, но и починки. В другой — пестрым линялым ворохом ситцевые платья, юбки, трусы, цветастые наволочки... Надо стирать. Беда ли у тебя, радость ли, а жизнь не дает передышки, требует своего. Уже давно в Дарьином представлении жизнь отражалась прежде всего как работа, и теперь она встала и принялась работать.

О своей беременности Дарья никому не говорила, а про себя все думала, что делать, и никак не могла решить. Уж если идти к Ксении, так надо идти скорее, она понимала, что надо идти скорее, а сама все не могла собраться.

Иногда она представляла себе, как у нее родится ребенок. Василий всегда радовался детям, и что-то от того праздничного настроения, с которым ожидали они новорожденного, теперь помимо воли пробудилось в Дарье. Ей казалось, что у нее родилась бы девочка, такая же спокойная, как Варя, и Дарья чувствовала у себя на руках крохотное, беспомощное, теплое тельце ребенка и молодела в такие минуты. Жизнь Дарьи после войны шла слишком буднично и томительно, в работе, в заботах о куске и тряпке, ей хотелось каких-то перемен, праздника, счастья. Оттого и кинулась она навстречу Якову Петровичу. Радости оказалось мало, больше волнений и обид. Но не смирялась Дарья с однообразной чередой серых будней. И теперь не могла понять — то ли бедой обернется рождение ребенка, то ли светлым лучиком. И потому медлила идти к Ксении.

Перед концом смены к Дарье подошла табельщица.

— Звонили из милиции, — сказала Дарье. — Сына твоего забрали.

— Как это? — недоумевающе проговорила Дарья.

Эти два слова сами собой непроизвольно сорвались унее с языка, на самом деле знала она — как. Забрали милиционеры, увезли, на замок заперли... Понимала она, как это бывает, и то понимала, что может это случиться с Митей. Но теперь, когда случилось, страшилась поверить в несчастье. В виски ей кто-то долбил тупыми молоточками, и из-за этих непрестанных глухих ударов она плохо слышала, что говорила ей табельщица.

— Только что позвонил начальник милиции, велел тебя предупредить, поскольку парень несовершеннолетний.

— Да что ж он такое мог натворить? — глухим голосом, который сама не узнавала, спросила Дарья.

Табельщица равнодушно пожала плечами:

— Не знаю. Там скажут.

До конца смены оставалось полчаса. Дарья машинально, но старательно, как всегда, исполняла свою работу, только очень была бледна и двигалась автоматически, точно кто-то посторонний невидимо командовал ей подойти к приборам — и она подходила, подвернуть вентиль — и она подвертывала. Она не только не спешила окончить смену, а в смутном, неосознанном страхе перед тем, что ей предстояло после работы, хотела бы долго не уходить с завода, до тех пор не уходить, пока окончательно не разъяснится эта ошибка с Митей.

Но, сдав смену, бегом кинулась к проходной. На узкой дорожке было тесно, люди шли бок о бок, иные даже под руку, они мешали ей, эти спокойные, счастливые люди, у которых не случилось беды, и Дарья бесцеремонно расталкивала их, обгоняя. За проходной сразу стало просторно, но Дарья от волнения и усталости уже не могла бежать, она шла быстрым, широким шагом, точно спешила в магазин. Она вдруг спохватилась, что идет не в милицию, а домой, в милицию надо было свернуть налево, она уже пропустила поворот. Остановилась на миг, соображая, не вернуться ли. И ухватилась за соломинку — ей пришло в голову, что Митя уже дома, забрали его по ошибке, а теперь освободили, и не надо ей идти ни в какую милицию.

Дома была одна Нюрка. Она глядела на мать большими испуганными глазами, и, еще ни о чем не спросив у дочери, Дарья поняла, что она все знает.

— Что... Митя? — с робкой надеждой проговорила Дарья.

У Нюрки часто-часто задрожали губы. Она кинулась к матери, обхватила ее руками и, уткнувшись лицом в грудь Дарьи, громко заплакала.

— Ну, ничего, ничего... Не реви, — говорила Дарья, гладя Нюрку по голове. — Разберутся.

Нюрка своей беспомощностью и этим невольным порывом найти у матери защиту от горя придала Дарье силы.

Она отстранила дочь, сняла телогрейку и неторопливо, деловито принялась надевать пальто.

— Мама, ты — в милицию?

— В милицию.

— Я — с тобой, — попросилась Нюрка.

— Умойся. Только быстрей.

Дарья ждала Нюрку, прислонившись к дверному косяку. На нее навалилась какая-то отупляющая душевная усталость, и минувший разговор в цехе с табельщицей казался далеким, и предстоящий разговор с начальником милиции тоже как-то не пугал и почти не волновал.

Нюрка собралась быстро. В пальто, которое стало ей уже выше колен, с тонкими кистями рук, выступающими из рукавов, она походила на неокрепшее деревце с облетевшей от осеннего ветра листвой.

В длинном, полутемном и грязноватом коридоре милиции их остановил дежурный.

— Вам кого?

— К начальнику мне, — сказала Дарья. — Сына моего задержали. Костромина Дмитрия.

Она назвала Митю полным именем, и сама от этого почувствовала болезненный укол в сердце. Дмитрий... Взрослый стал. Совершеннолетний ли, нет ли, а взрослый. Самостоятельный. Вот куда привели его первые самостоятельные шаги.

— Пройдите, — сказал дежурный, вернувшись от начальника милиции. — Второй этаж, первая комната налево.

Дарья тяжело поднималась по лестнице. Нюрка, робея, шла за ней, старалась бесшумно ставить ноги на деревянные ступени.

Кабинет у начальника милиции был просторный и почти пустой. Дарья сунулась было в кабинет вместе с Нюркой, но начальник громким строгим голосом остановил их:

— Девочка пусть подождет в коридоре.

Нюрка молча повернулась и вышла, а Дарья растерянно стояла посреди кабинета.

— Садитесь, — сказал начальник милиции, указав Дарье на стул возле своего стола.

Он был немолодой, с густой проседью в волнистых волосах, но полное румяное лицо сохраняло гладкость, на нем почти не виделось морщин, только припухлые веки выдавали какой-то недуг. На погонах грозно блестели звездочки.

Начальник милиции не торопился начать разговор. Выдвинув ящик стола, он достал пачку сигарет, выбрал одну, чиркнул спичкой. Дарья ждала, до боли сжав зубы. Ей казалось обидным, что этот человек в погонах молчит и курит, словно он тут один, словно не мать парнишки, которого они невинно засадили за решетку, пришла к нему, а какая-то праздная баба.

— Сегодня утром мы арестовали вашего сына.

Дарья вздрогнула.

— Сказали мне... Ошибка это. Не может быть. Не виноват он ни в чем, — поспешно, точно надеясь этой поспешностью убедить начальника милиции, твердила Дарья.

— Он виноват, — резко перебил ее подполковник. — Он признался.

— В чем? В чем он признался? — сразу сникнув, спросила Дарья.

— В убийстве.

— А-а... — тихо выдохнула Дарья.

Странно, но теперь, когда начальник милиции произнес страшные слова, она почувствовала облегчение. Того, что она услышала, не могло быть с ее Митей. Убить человека Митя не мог. Нахулиганить, подраться, украсть... Но убить человека — нет.

— Нет! Нет... — торопливо заговорила Дарья. — Вы разберитесь. Не мог он. У него и оружия сроду никакого не было. Только рогатки. Я еще ругалась — резинку у меня на рогатки таскал. Из рогатки ведь не убьешь человека. Это кто-нибудь другой. Он у меня смирный... Сейчас маленько разбаловался, приглядеть за ним некогда, а прежде вовсе был смирный...

Начальник милиции потянулся к графину, налил в стакан воды, поставил перед Дарьей.

— Выпейте. Успокойтесь.

— Да как... Как я могу успокоиться, если вы такое мне про сына говорите? — возмущенно выкрикнула Дарья.

Ей казалось теперь, что она должна защитить Митю. Она одна знает, что не может, не может он убить человека! Надо их убедить. Надо им доказать. Не верить. Не сдаваться.

— Выпейте воды, — требовательно проговорил начальник милиции.

Дарья торопливо, чтобы отвязаться, схватила стакан, шумно, большими глотками выпила воду.

— Вы позовите его, — вытирая губы тыльной стороной ладони, попросила она. — Я ему скажу... Я сама его спрошу.

— Свидание разрешим только после окончания следствия.

— Как это? — не поняла Дарья. — Когда это?

— Примерно через месяц.

— Через месяц, — недоуменно повторила Дарья. — И целый месяц он будет здесь? У вас?