Пепел наших костров - Антон Антонов

Пантера не знал, что лошадь серьезно ранена. А Королева, едва прошел шок, захромала, и Григорашу пришлось сойти с нее. Лошадь даже без седока и шагом двигалась с трудом.

А казнь тем временем достигла кульминации. Прирожденные убийцы тащили к костру колдунью Радуницу, которая отчаянно сопротивлялась и рассыпала проклятия.

Три девушки уже были мертвы, еще одна висела на столбе рядом с Жанной, а остальные ждали своей очереди. Их казнь отложили на десерт. Всем хотелось посмотреть сожжение самой непокорной валькирии, которая к тому же сама отрекомендовалась колдуньей. А колдунов и ведьм, как известно, во все века сжигали на кострах.

И тут неизвестно что переклинило в мозгу у славянской язычницы, крыша которой съехала на «Велесовой книге». Прервав поток языческих проклятий и заклинаний, она вдруг заговорила размеренно и грозно, и Жанна, которая как раз опять пришла в сознание, узнала в этих словах проклятие Жака де Моле, последнего магистра тамплиеров. Когда его сжигали на костре, он проклял своих палачей во главе с королем Франции и папой римским, и многие считают, что это проклятие сбылось в полной мере.

Жанна сама рассказывала валькириям об этой истории, но Радуница была последней, от кого она ожидала услышать повторения этих слов.

«Не иначе, как дух магистра тамплиеров вселился в нее», – подумала Жанна, мысли которой путались и сбивались. Дым костра, который никак не мог разгореться, навевал галлюцинации, и порой Жанне казалось, будто она уже в аду – и ее пронзал такой страх, с которым не сравнится ни страх боли, ни страх смерти. Ведь если это ад, то боль будет вечной, и от нее не избавит никакая смерть.

Жанна никогда не верила в рай и ад, но человек, распятый на кресте, способен поверить во что угодно.

Однако острый, как боль от ожога, приступ жуткого страха снова вернул Жанну к реальности, и она достаточно хорошо расслышала последние выкрики Радуницы, чтобы понять, что магистр тамплиеров тут ни при чем. Ни единого следа безумия не было в этих словах, ибо колдунья обращалась не к французскому королю и не к римскому папе, а к своим палачам. Она предрекала их ближайшее будущее.

– Не пройдет и недели, как первый из вас будет гореть в аду. Не пройдет и месяца, как самый главный из вас пожалеет, что родился на свет. Не пройдет и года, как никого из вас не останется на этой земле. Ни крови, ни плоти, ни потомства – только огонь, от которого никто не скроется. Пепел моего костра будет жечь вас, как адское пламя, пока не выжжет дотла!

И именно в этот момент порыв ветра понес клубы дыма в сторону ухмыляющихся палачей. Дым заставил их закашляться.

А когда дым отнесло в сторону, на месте казни уже появились гонцы Караванщика, и это тоже выглядело мистически. Только что здесь не было никаких всадников, и вдруг они словно материализовались из дыма, бесшумно и таинственно.

Крик Радуницы, босые ноги которой лизнули первые языки пламени, заглушил стук копыт. Из-за этого крика гонцы никак не могли выполнить свою миссию – грозно приказать Пантере прекратить казнь.

Наконец, поняв, что жертву на костре уже не спасти, один из гонцов, лысый, худой и страшный, похожий на самого Вестника Смерти, выстрелом из пистолета прекратил ее мучения. И тут же направил пистолет на Пантеру, у которого от ярости глаза стали совершенно оловянными.

Он уже ничего не соображал, но остальные были умнее. Они поняли, что перед ними люди Караванщика, а Караванщик – доверенное лицо Шамана, с которым лучше не ссориться, иначе будет большая беда.

– Вам назначена разборка, – заговорил гонец, который пристрелил Радуницу. – Вашу добычу по договору требует себе Шаман. Решать будет Клык и его люди. Если не дождетесь разборки и не сохраните добычу, Шаман дальше терпеть не станет. Он сказал: если Пантера не может отвечать за базар и за дело, пусть отвечают другие.

– Пантера, это серьезно, – произнес в наступившей тишине кто-то из терминаторов.

– Черт с ними с девками, пускай живут. Если ответ повесят на нас, от тебя уйдут все – ты это понимаешь?

По лицу Пантеры было видно, что он не понимает ничего. Такое лицо бывает только у маньяков-убийц в стадии обострения. Воплощенное безумие. Казалось, сейчас Пантера выхватит оружие и начнет стрелять направо и налево с одной-единственной целью – положить как можно больше трупов.

Но соратники вовремя пресекли эту опасность. Они зажали Пантеру вчетвером и отняли у него все оружие, какое только было.

Они, правда, помнили, что руки и ноги Пантеры – оружие не менее смертельное, чем нож или пистолет, но бывший спецназовец не стал обращать это оружие против своих людей.

Он просто вырвался и, прорычав в обычном своем патетическом тоне: «В этом мире остались одни трусы!» – широким шагом направился к кромке леса, не оглядываясь на окрики сзади.

А его соратники уже разрезали веревки, чтобы снять со столбов распятых девушек.

– Обе живы, – с облегчением сказал тот, который первым пошел против Пантеры, и, словно в подтверждение этому, Жанна, с трудом разлепив веки, открыла глаза.

66

Проблемы с крышей, несвоевременно отъезжающей со своего привычного места наблюдались после катастрофы у многих. Не обошли они стороной и молодого поэта Александра Леонидовича Сергеева, который с некоторых пор стал называть себя Александром Сергеевичем, а тот факт, что он попутно отрастил бакенбарды и стал завивать волосы с помощью бигудей, не оставлял никаких сомнений в том, какого именно Александра Сергеевича он имеет в виду.

Стихи, которые писал поэт Сергеев, были сомнительного достоинства, но он, как и все порядочные графоманы, нисколько не сомневался в своей гениальностью, а критические отзывы списывал исключительно на бездуховность самих критиков и полное отсутствие у них поэтического вкуса.

– Им сказали, что Пушкин гений, а я – нет, вот они и повторяют, как попугаи, – говаривал Александр Леонидович. – А если присмотреться, то и у Пушкина тоже есть неудачные стихи. Наверное, как и у любого, даже у меня.

Те, кто сталкивался с поэтом Сергеевым впервые, думали, что он так прикалывается. Но более длительный опыт общения с ним показывал, что он говорит серьезно и ни капельки не сомневается в своих словах.

Особенно умиляло в этих сентенциях скромное словосочетание «даже у меня».

Серьезные поэты смеялись над Сергеевым, друзья считали его чокнутым, и только некоторые по доброте душевной соглашались подолгу слушать его стихи и даже хвалили их, чтобы зря не обижать человека.

Этих некоторых он как раз и считал настоящими знатоками поэзии.

Однако до катастрофы все эти странности держались в некоторых рамках, которые позволяли общаться с поэтом Сергеевым без эксцессов. Но после туманно ночи с головой у него стало совсем плохо – и не только в переносном смысле, но и в прямом, поскольку он стал завиваться и бредить на тему пластической операции, которая должна превратить его курносый нос в истинно пушкинский.