Закатные гарики. Вечерний звон (сборник) - Игорь Губерман

Еще в начале века Горький обронил слова, задолго до него произносимые различными людьми (Ренан, к примеру – на полвека ранее), просто в его устах они особенно весомо прозвучали. «Евреи – это дрожжи человечества», – сказал он, весьма приблизившись к идее, излагаемой в этой главе болтливым автором. Дрожжи, фермент, катализатор – много есть названий для вещества, которое ускоряет те процессы, что совершаются с другими веществами. В кишении живых существ, самонадеянно себя назвавших «хомо сапиенс», происходит то же самое, это давно уже заметили и описали тысячи исследователей человечества. Наткнулся как-то я на очень интересную одну формулировку (говорят, она была любимой поговоркой у Хаима Вейцмана, первого президента Израиля): «Евреи – такие же люди, как все остальные, только в большей степени». Мне кажется, что в этой фразе нет гордыни, есть только печаль пожизненного ощущения особости. Поскольку в равной степени к добру и злу относится это признание загадочного факта.

Здесь я вынужден опять назойливо и нудно повторить: во благо или в пагубу работает стихия – зависит всюду и всегда от явных или скрытых побуждений местного народа. И винить ее столь же нелепо, как благословлять, ибо она слепа и разнолика до полярности.

Я маленькое должен сделать отступление. Евреем можно стать, пройдя гиюр, – такая существует освященная веками процедура обращения в еврейство. Гиюр – это недолгая учеба (о законах и традиции), потом с тремя раввинами беседа, обрезание, конечно, а затем – ритуальное погружение в микву, эдакий бассейн некрупный. Вот и все. Евреи, таким образом, бывают двух родов: гиюре и де-факто. Я, конечно же, пишу свои нехитрые заметки о природных, о естественных евреях.

А еще стихии этой странное присуще свойство. Некогда его назвали по имени мифического бога Протея. Он, как известно, обладал способностью превращаться в разные живые существа – зверей обычно, только мог при случае прикинуться огнем и деревом. Так вот евреи в Испании и Германии стремительно становились типичными испанцами и немцами, в России – безусловными русскими, и дальше просто незачем перечислять. И то же самое происходило в странах восточных. Евреи глубоко и быстро впитывали вкусы, привычки, склонности, черты характера, достоинства и слабости того народа, среди которого им доводилось жить. Порой даже в утрированном виде (сочинения, к примеру, местного фольклора, музыки и песен этого народа). И это не было сознательным приспособленчеством, защитной и коварной мимикрией, это было свойством, искони присущим нашим предкам и отцам. И потому как раз в душевной эпидемии, в безумии, которое Россию поразило в начале двадцатого века, приняло участие кошмарное количество евреев.

Тут очень грустная мне вдруг явилась мысль, и я ею не могу не поделиться. В мифе о Протее есть одна забавная деталь. Если его успешно прихватить и вынудить долго сидеть на одном месте, то он превращается в того, кто он есть на самом деле: в тихого печального старичка. Ох, не дай Господи, чтобы это с нами случилось в Израиле!

Вернусь, однако же, в Россию. На столе передо мной лежит удивительная книга. Много лет и сил потратили на нее сотрудники общества «Мемориал». Каждый раз, когда приезжаю в Москву, я стараюсь пообщаться с этими святыми людьми. В эпитете «святые» нет ни капли преувеличения: в сегодняшней России, объятой дикой лихорадкой алчного стяжания, эти подвижники заняты работой, напрочь бездоходной: по клочкам и каплям восстанавливают они историю вчерашнего безумия. Книга эта – о самом действенном инструменте российского самоубийства – о ЧК, НКВД и КГБ. Она – о тех, кто этими конторами руководил. В конце ее – список убийц, распределенный по национальному составу. Там ошеломляющее множество евреев. И поразительная, если присмотреться, есть подробность: явное обилие евреев года за два до войны решительно и вмиг снижается от тридцати (и более) процентов – до шести, то есть почти естественной (пропорциональной русскому еврейству) цифры. Почему ж это убийцы настолько выборочно перебили друг друга? Потому, что к тому времени уже оформилась и встала на ноги советская империя. Стихия пособила ярому стремлению всех россиян от низа и до верха выйти на орбиту озаренного безумия – самоубийство состоялось. И евреи в изобилии остались только в областях, которые империи были нужны, чтоб развиваться: наилучшее свидетельство того – списки лауреатов Государственной премии в области науки и искусства. А тюремные списки сидящих за экономические вольности – еще одно свидетельство жизнеспособности невянущей стихии.

А когда судьба России развернула чистый лист и непривычным воздухом свободы принялся дышать огромный лагерь, снова очень явно (даже слишком) обнаружилось то дрожжевое соучастие стихии, от которого темнеют лица и болит душа у коренных радетелей великорусского единства.

Все, кому не лень и есть охота, с легкостью разыщут-обнаружат то же самое явление в истории всех стран, куда эта стихия дометнулась. Я же лично, с радостью внеся свою посильную лепту в научную картину мира, думаю, что в той херне, которую я тут наплел, есть несомненное рациональное зерно: умом евреев не понять. Хотя стремиться к этому – полезно и забавно.

Заметки на обрывках и салфетках

Меня всегда восхищали те истории о животных, которые напоминали о нашей смутной общности в происхождении. Например, о женском коварстве. В стае орангутангов право безусловного владения самками принадлежит единолично вожаку. Поэтому невдалеке от каждой самки вертится всегда какое-то количество вожделеющего молодняка. Вожак ревниво следит за своим гаремом, но уследить он успевает не всегда. И порой в кустах он застает какую-нибудь самку в сладостном и незаконном совокуплении. Он, разумеется, кидается на них, и тут же самка принимается изображать горестное негодование: кидается на землю, бьется и показывает жестами, что начисто невинна, оказалась жертвой гнусного насильного поругания. Вожак кидается вслед молодому самцу, а пока он гонится за ним и настигает, что непросто, самка мигом обретает спокойствие и успевает совокупиться с еще одним претендентом.

А в иерусалимском зоопарке завелись сравнительно недавно две прелестные молодые носорожицы. Они были настолько юные, что сохраняли еще белый цвет, не успев превратить его в обычный бурый. Для продления рода к ним привезли из Рамат-Гана (там на свежем воздухе огромный зоопарк – сафари) очень представительного и могучего самца, славного своими незаурядными успехами в области покрытия самок. Носорожки отнеслись к нему прекрасно, только этот тип не обращал на них своего прославленного благосклонного внимания. Ничуть не обращал. Кормился и гулял, а юных красоток – словно не было в вольере. И хотя они ничуть не обижались и к нему игриво льнули, только наглый носорог на них ничуть не реагировал. А как легко себе представить, эта творческая командировка стоила немалых денег, да притом еще всех огорчала непредвиденная неудача. Сунулись к ученым знатокам, но те только пожали плечами. И тогда один молодой энтузиаст решился на игру, изысканную и тончайшую по замыслу, точней, – по пониманию мужской натуры. Рано утром он поехал в Рамат-Ган, набрал лопатой экскременты другого носорога и подбросил на траву в вольер этот навоз, еще не полностью остывший. Привередливый самец увидел эту кучу, недоверчиво понюхал и учуял невидимого соперника. Тут он взревел и, засучив ногами, кинулся на самок, словно молодой солдат, явившийся в деревню на побывку. Он их покрыл со всем старанием известного заезжего производителя и оправдал свою гастроль сполна: в вольере нынче ходит носорожик дивной красоты и нежности. И никогда он не узнает, чему обязан появлением на свет. Мужчин соблазнить легко, нужна только смекалка в поисках отмычки к сердцу. А она, как видите, весьма разнообразна. Я бы обошелся без морали, только очень уж история благоуханна – в точном смысле этого неоднозначного слова.

Что же до отмычки к непостижному мужскому сердцу, то не так она доступна и проста, как кажется обычно опытному глазу обаятельниц. Приятель мой работал и дружил с одним немолодым евреем, всю войну провоевавшим (убежал на фронт совсем мальчишкой), а потом успешно выросшим до небольшого, но начальственного места. Словом, был завидным женихом. Но что-то не залаживалось у охотниц прямо с самого начала. Не успев закончить школу, этот привлекательный по всем статьям мужчина обладал немыслимой психологической слабинкой: в женщинах ценил он грамотность не менее наружной красоты.

– Ты понимаешь, – говорил он моему приятелю, – уже мы выпили вина, уже она готова лечь в постель, и тут я ей даю бумагу, карандаш и говорю: а напишите здесь, пожалуйста, слово «фейерверк». И если не напишет правильно, то у меня проходит напрочь все желание.

Нет, мы не так просты, как кажемся. В особенности если присмотреться. Как однажды мне сказал один приятель о знакомом нашем общем: стоило узнать его поближе – захотелось отойти подальше.