Закатные гарики. Вечерний звон (сборник) - Игорь Губерман

Тесно к Ленину высоколобой головой подавшись, вкусно выговаривал слова соблазна человек, которого (единственного, как мне кажется) боялся Ленин, уважал и презирал одновременно. Поскольку Ленин знал только одну испепеляющую страсть, а Александр Парвус гениально утолял их несколько. Он был великим игроком, авантюристом и любителем красивой жизни. В юном возрасте (не поручусь, что это не легенда) оказался он в Одессе свидетелем еврейского погрома – с той поры он якобы поклялся, что царизм российский будет свергнут при его участии. А еще Исраэль Гельфанд (его подлинные имя и фамилия) ни от кого не укрывал свою мечту разбогатеть и жить красиво и привольно. И занимался он десятками торговых и финансовых различных дел, и стал миллионером, а еще и в казино непостижимым образом выигрывал чудовищные суммы, и покупал себе дворцы в Европе, и гулял с размахом непостижным. А о женщинах и о шампанском – лишне тут и говорить. Большевикам давал он постоянно то большие, то немыслимые деньги (и не столь брезгливый, сколько осторожный Ленин брал их через третьи руки), и одаривал своих революционных собеседников идеями, которые впоследствии присваивались этими людьми. Идею перманентной (то есть постепенной, но и непрерывной) мировой революции Троцкий только развивал, а не придумал. А идею превращения войны в российскую гражданскую – от Парвуса услышал Ленин еще в самом начале Первой мировой. А еще писал гуляка этот множество статей в развитие марксизма, и в революции пятого года участвовал столь активно и значительно (да просто был одним из ее руководителей в Петербурге), что на Западе в отцах российской революции ходил и числился. Именно это помогло ему в начале Первой мировой войти в немецкий Генеральный штаб с идеей сокрушительной и явно перспективной: запустить в Россию всех смутьянов-поджигателей, благополучно прозябавших в это время в солнечной Швейцарии. Тогда Россия поневоле выйдет из войны, поскольку революция и по рукам и по ногам державу эту свяжет, обессилит и займет гражданской смутой. И Генштаб на это много миллионов выделил. Часть большая осела на счетах Парвуса, но много перепало и потенциальным поджигателям. Только не ехали они пока. Ленин два года назад отказался категорически (нет, не от денег, а от выезда-заброса), но внезапно изменила все Февральская революция, и Парвус вновь приехал в Цюрих, чтобы настоять. Он давно уже положил на Ленина свой проницательный глаз: такой железной одержимости разрушением и такого полного отсутствия гуманных предрассудков он не видел и не знал ни в ком. И Ленину предоставлялся звездный шанс. И тут он соблазнился, как известно. Комментарии я оставляю обществу «Память» и прочим авторам печальных завываний о тлетворности еврейского участия. Хотя, возможно, их сильнее привлечет кошмарная модель историка Дубнова (посмотрите выше, если позабыли): ни разумом, ни глазом не охватное гигантское консервативное ядро всемирного еврейства дьявольски загадочно пульсирует, выбрасывая в беззащитный мир активные свои частицы с длинными носами.

Из книг, написанных о Парвусе, одна мне очень нравится своим названием: «Плейбой русской революции». Да, он играл, и выиграл он все, чего хотел. В Россию же обратно Ленин строго-настрого распорядился Парвуса не допускать, и даже высказался он неосторожно в том запрете, что Россию новую необходимо строить – «чистыми руками». Лучше промолчал бы, уж кому-кому такое говорить. И умерли они в одном году: один – от ужаса перед тем, что получилось, а второй, скорей всего, – от скуки, неизменно наступающей после того, что все мечты сбылись.

Наличие этой стихии инстинктивно ощущают все, кому по разным причинам свойственна юдофобия – понятие гораздо более точное, чем антисемитизм, ибо в буквальном смысле слова фобия – это страх. И потому с таким недоумением наморщивает лоб культурный или просто думающий юдофоб: мои еврейские приятели – прекрасные и обаятельные люди, но еврейство в целом – это же кошмар и ужас. Мне его понять легко: ведь человеку, как и всякому животному, глубинно свойственна боязнь стихии, это страх на уровне инстинкта, подсознания, оцепенение перед явлением природы. А отсюда – феерический, иного слова не найти, успех фальшивки «Протоколы сионских мудрецов», тираж которой – много миллионов экземпляров. Уверен я, что прочитало книгу несравненно меньшее количество людей, уж очень это вялый, смутный и бездарный текст. Одно в нем ясно и понятно: в некоем месте собрались однажды мудрецы-евреи, чтобы обсудить, как лучше и удобней захватить им власть над миром. Эта квинтэссенция известна всем. И очень помогает жить. Ибо идея милосердного всеведущего Бога никак не объясняет горести и тягости существования: ведь Бог не может быть настолько безжалостен к своим любимым чадам. А «Протоколы» (их наличие, вернее) объясняют полностью и внятно: злобная таинственная сила тонко и обдуманно повсюду сеет рознь и заплетает дикие интриги, чтоб измучить население планеты до покорного тупого подчинения.

Такому чувству страха – не одно столетие. В древнем иранском эпосе о герое и богатыре Рустаме среди многих его подвигов имеется один весьма гуманный и значительный. Он осчастливил население какого-то большого города, где под мостом жил огнедышащий еврей (!). То ли копьем, то ли мечом, но справился Рустам с этой немыслимой бедой.

А гениальный миф о поголовной умности евреев? Но и под ним ведь есть весьма весомое обоснование. Взгляните на еврейских дураков (им несть числа). Они активны, энергичны и напористы. Они полны апломба и энтузиазма. Всякие сомнения и колебания им чужды, а любой, кто сомневается, – враждебен. Я боюсь, что они знают (или чувствуют), что и они – значительная, значимая часть таинственной влиятельной стихии.

Я, как могу, пытаюсь избежать различных цифровых унылостей, однако в разговоре о лауреатах Нобелевской премии мне никак не миновать того пугающего факта, что каждый приблизительно восьмой из них – еврей. (На самом деле – каждый пятый, но разнятся все подсчеты, я тактично выбрал самый скромный вариант.) Учитывая наше общее количество на белом свете, это было бы естественно и пропорционально, когда бы население планеты составляло всего сто миллионов. Только на планете, если я не ошибаюсь, проживает миллиардов шесть, так что евреи сильно и бессовестно превысили приличное (ну, пропорциональное) количество заметно выдающихся умов. Это, впрочем, просто отступление, поскольку речь идет совсем не о настолько крайних проявлениях стихии, а скорее – об известном и заметном каждому ее повсюдном явственном и ярком участии в жизни человечества. Притом участии двояком, ибо в сотворении добра и зла стихия эта (как и четверо ее сестер, заметим) одинаково и неразборчиво активна.

Тут нельзя не вспомнить некую научную историю. С ростом населения планеты обнаружилась кромешная беда: истощение плодоносящей почвы. Пахотные земли оказались не в состоянии ежегодно приносить урожай, достаточный для прокормления растущего человечества. Нужно было в почву, истощенную посевами, вносить удобрения, содержавшие необходимые для растений химические вещества. И прежде всего – азот. Казалось бы, он всюду, этот газ, когда-то названный азотом («безжизненным»): над каждым квадратным метром земной поверхности висит восемь тонн (!) этого ценнейшего продукта. Но выделить азот из воздуха (связать его, как точно изъяснились химики) – необычайно трудно: азот весьма неохотно вступает в химическое соединение. Он есть не только в воздухе, и в почве есть огромное количество азота в виде разных солей. Каждое растение буквально окружено азотом, но – увы – так некогда мифический мученик Тантал был окружен водой и пищей. Но только стоило ему к ним потянуться, и вода отступала, а ветви деревьев с висящими на них плодами поднимались выше. В середине девятнадцатого века разразилась подлинная азотная лихорадка. У берегов Южной Америки, на островах около Чили и Перу, были многометровые залежи птичьего помета – гуано: миллионы птиц веками оставляли здесь отходы своего недолгого пребывания – ценнейшее азотное удобрение, аммиачную селитру. Сюда пришли сотни кораблей, пласты взрывались динамитом: за птичий помет Европа платила золотом, высота островов за короткое время понизилась почти вдвое. Но поддержка эта, посланная птицами небесными, должна была однажды кончиться. Все газеты мира пестрели прогнозами неминуемого грядущего голода.

Но в начале двадцатого века некий дотоле безвестный немецкий химик Фриц Габер положил конец всеобщему унынию: сочинил доступный способ и связал азот из атмосферы. И немедля сотворил с коллегами завод, производящий жизнетворное для урожая удобрение. Тут пора заметить, что еврейские родители назвали его некогда Яаковом, но так ему хотелось сделать яркую научную карьеру, что свое исконное имя он предпочел сменить. Кому, как не советским евреям, это ухищрение знакомо? Спустя несколько лет имя человека, обеспечившего людям хлеб, стало известно всему миру: Фриц Габер был удостоен Нобелевской премии. И назван был во множестве статей – благодетелем рода человеческого. Но громогласная хвала перемежалась столь же яростной хулой: к этому времени Фриц Габер, одержимый патриот Германии, успел создать те отравляющие газы, что за годы Первой мировой изрядно покалечили здоровье сотням тысяч человек. Во времена фашизма он уехал, искренне и горько недоумевая, как он проживет без обожаемой и столь ему обязанной немецкой родины. Плоды его трудов немало пригодились этой родине и после его грустного отъезда. Поскольку лаборатория Фрица Габера еще работала и с теми отравляющими газами, которые уничтожали вредных насекомых на полях. Один из видов газа был особенно удачен. Так что явно различимые следы химического гения еврея Габера лежат и на кошмарном препарате, памятно преступном газе – на циклоне Б. Такая вот хрестоматийная судьба.