Обезьяны - Уилл Селф

Буснер попытался мысленно скорректировать представленную схему, чтобы она отражала искаженное мировидение Саймона, но бросил это занятие, так как тот, еще пару мгновений назад несчастный и обиженный, вдруг начал подыхать со смеху и утопать в слезах, хватаясь обеими лапами за пиджак именитого психиатра, убеждая его обратить внимание на висящий поблизости плакат поменьше.

— «Уч-уч» что такое, Саймон «хууу»? Чего вы от меня хотите?

— Да вот эта штука «хии-хиии-хиии», вот эта вот штука, «клак-клак-клак» она правда означает то, что я думаю «хуууу»? — Саймон истерически хихикал, ворошил на себе шерсть и скулил.

Буснер прочел столь возбудившую экс-художника надпись: «Павильоны имени Майкла Собелла. Официально открыты герцогом Эдинбургским 4 мая 1972 года».

— Ну, не знаю, мне кажется, тут все вполне прозрачно…

— Так, значит «хии-хии-хии», это правда «хууууу»?

— Что правда «хуууу»?

— Что герцог Эдинбургский — макака?! «Хиии-хиии-хии-хии-клак-клак-клак!» — Бывшая художественная без пяти минут знаменитость окончательно скорчилась от смеха у задних лап диссидентствующего специалиста по нейролептикам.

— Не макака, — нравоучительно отзначил Саймону по морде Буснер, перемежая жесты боксерскими ударами, — а обезьяна, обезьяна, Саймон, шимпанзе. Хотя, призначусь, возможно, совсем не такая большая, как некоторые думают.

Саймон, пытаясь отразить очередной хук Буснера, поднял переднюю лапу и выпустил воздушный шарик, который держал на протяжении всей прогулки. Буснер прекратил охаживать своего пациента, и самцы на некоторое время уселись друг подле друга, наблюдая, как сверкающая на солнце шарообразная карикатура на человеческое лицо поднимается все выше и выше в безоблачное голубое небо.

Глава 15

На следующей неделе в групповом доме Буснера произошли целых два весьма неприятных инцидента. В первом оказались замешаны Саймон и почтальон, во втором — Саймон и группа буснеровских старших подростков. В обоих случаях не было и намека на провокацию — экс-художник либо неадекватно отреагировал на воображаемую угрозу, либо от чистого сердца решил поколотить, да побольнее, окружающих его шимпанзе.

Так, одним прекрасным утром, часов около восьми, ничего не подозревающий почтальон подчетве-ренькал к калитке и с удивлением обнаружил возле нее крупного самца, который издал серию низких, гортанных и совершенно бессмысленных вокализаций, а затем нахлобучил бедняге на голову пустое пластмассовое ведро и принялся что есть мочи охаживать его задней лапой по яйцам.

Экзекуцию прервали Ник и Уильям, самые старшие из старших подростков, — они давно взяли на себя обязанность утихомиривать буйных пациентов вожака. Самцы скрутили Саймона, оттащили в комнату, разбудили Буснера и вернулись обратно к калитке слезно умолять почтальона не вызывать полицию (на всякий случай они готовились и силу применить). Но даже когда к ним присоединился сам именитый психиатр, ему потребовалось немало времени, чтобы успокоить пострадавшего.

Второй случай был связан с вазами, которые Саймон стащил с полагающихся им мест и спрятал у себя в гнездальне. У Буснеров столько всего стояло по дому, что никто и не заметил пропажи, пока, через пару дней после эпизода с почтальоном, украденное неожиданно не обрушилось на головы старших подростков, резвившихся в саду.

— «Ууууаааа! Ууууаааа!» — завопил Саймон и начал швырять в веселящихся обезьян всем, что успел собрать, — тонкими вазами из синего стекла, пузатыми глиняными горшками и прочим. Попасть он ни в кого не попал, но разлетевшиеся осколки ранили кое-кого из присутствовавших, в частности Шарлотту.

Этого старый вожак не мог стерпеть. Он пулей влетел в комнату для гостей, куда ретировался Саймон, и устроил ему образцово-показательное лечебное избиение. Шарлотта и пальцем о палец не ударила, но Буснер счел своим долгом предложить ей отправить Саймона обратно в больницу:

— «Уч-уч» должен призначиться, похоже, ты оказалась права, дорогая моя, наш приятель совсем с ума сошел, я начинаю сомневаться, что он может вернуться к нормальной жизни…

— Но Зак, сладчайшая задница моя, ты ведь показывал, что тебе кажется, будто вы с ним куда-то продвинулись «хуууу»?

— Да, в целом понемногу…

— В таком случае пусть остается — мы обязаны ему помочь.

— Да-да, мы обязаны ему помочь «rpyyннн»! — поддакнули Мери и Николя, соответственно восьмая и девятая самки, — в тот день как раз подошла их очередь спать в гнезде психоаналитика-радикала.

И правда, прогресс был наморду. Саймон оказался не прочь гулять и окунаться в реальный мир, но после каждой экскурсии чувствовал себя очень ослабленным и на время замыкался в себе. Д-р Джейн Боуэн самоотверженно колдовала над своим расписанием и старалась навещать дом на Редингтон-Роуд каждую свободную минуту. Из всех «надсмотрщиков» именно к ней Саймон относился с наибольшей симпатией — она вела себя деликатнее и реже прибегала к лапоприкладству, чем большая обезьяна.

Боуэн регулярно брала Саймона на прогулки в парк и лес Хит, обычно ранним утром или поздним вечером. Под сенью деревьев она уговаривала Саймона качаться на ветках и передвигаться на четырех лапах. Порой вылазки оказывались успешными, порой кончались истерическими припадками — когда на глаза Саймону попадала часть длиннющей колонны гомосексуалистов, занятых групповым сексом. Саймон не понимал, что он видит, а видеть это ему приходилось частенько — голубые давно облюбовали заросли, что пониже пивной «Замок Джека Стро».[110]

Боуэн всегда брала с собой на прогулки камеру и снимала своего подопечного, со всей возможной строгостью следуя научным методам, разработанным антропологами, изучавшими людей в африканском буше. Она все больше убеждалась, что состояние Саймона представляет собой весьма четко структурированный синдром, описание которого может дать материал для солидной статьи.

Кроме того, Саймон наконец перебрался в гостевую гнездальню — правда, не без принуждения. Когда Буснер потребовал объяснить, чем ему так не нравится гостевая, Саймон ткнул пальцем в милую прерафаэлитскую картину на стене. На ней выползала из воды прекрасная юная самка, стройная, немного болезненного вида, одетая в намозольник от Уильяма Морриса, украшенный лилиями. Саймон презрительно взмахнул лапой:

— Это не искусство, это сраная, вонючая карикатура.

Буснер кивнул и заменил изображение самки на абстракцию.

После поездки в зоопарк Буснер велел Прыгуну собрать как можно больше материалов о людях и других шимпанзеобразных обезьянах.

— Неси все, что сможешь достать, — инструктировал предателя именитый психиатр, — работы по теоретической антропологии, описания полевых исследований, художественную литературу, где есть персонажи-люди…

— «Хуууу» и фильмы тоже, босс?

— Конечно, кинофильмы, телепередачи, документальные ленты, фотографии — все, что есть. Кстати, нам давно пора завести нормальный компьютер — вот тебе еще задание, подключи нас к этой, как ее, Всемирной «уч-уч» паутине, я уверен, новейшие исследования по людям опубликованы в электронной форме. Я хочу иметь перед собой весь доступный материал, буду в нем копаться. К тому же, думаю, Дайкс не откажется принять участие в таком нелепом исследовании, вот нам и лишняя возможность сблизиться по-настоящему.

Делать нечего — Прыгун, на чем свет стоит понося Буснера за сие надругательство над его интеллектом, отправился в лондонские библиотеки и архивы и зарылся в виртуальное пространство. Однако при всем своем отвращении к именитому психиатру и его пациенту, пятый самец был искренне удивлен, обнаружив, какую прорву интереснейшего материала по людям успело за века породить шимпанзечество.

Прыгун доставил боссу классическую работу Роберта Йеркса[111] 1927 года, озаглавленную попросту «Люди», — первое настоящее полевое исследование повадок дикого человека. Прыгун купил все книги Джейн Гудолл о диких людях Гомбе. Прыгун дополз до магазина «Видеосити» у Ноттинг-Хилл-Гейт, купил все четыре фильма из знаменитой серии про космический полет на планету людей и установил в комнате у экс-художника видеомагнитофон и телевизор, чтобы Буснер и Дайкс могли вместе смотреть их, отдыхая от работы.

Прыгун добыл и более труднодоступные тексты — факсимильное издание классической (1699 года!) работы Эдварда Тайсона[112] «Орангутан, или Pongis Silvestris [ «Лесная обезьяна». — Перев.], или же Анатомия пигмея в сравнении с анатомией макаки, шимпанзеобразной обезьяны и шимпанзе», посвященной анатомии человеческой особи подросткового возраста, привезенной из Анголы. Текст Тайсона произвел на экс-художника самое неожиданное воздействие — он высек из серого гранита его сознания искру любопытства. По крайней мере, так это объяснял себе Буснер. А искра воспламенила что-то более глубокое — память о первых встречах людей и западной цивилизации, а может быть, даже филогенетическую память, провалившуюся в разлом, отделивший его прошлую жизнь от настоящей подобно тому, как Центральный разлом в Кении отделил человека от шимпанзе, оставив первого в эволюционном тупике джунглей, а последнему позволив свободно переходить с места на место по сетям разнообразных экосистем, что резко ускорило процесс дифференциации в некогда едином виде, превращенном геологией в аллопатрический.[113]