Без срока давности - Владимир Бобренев

С японцами Могилевскому вообще не везло. Любое упоминание о них вызывало у Григория Моисеевича самые неприятные ассоциации. Еще в войну он экспериментировал на этом «материале», когда выезжал в Иркутск, где задержали нескольких человек, заподозренных в совершении диверсий. Могилевский сам пишет о каких-то неудачах с представителями этой страны в своих жалобах. И первое обвинение, которое ему уже очень скоро предъявят, будет содержать пункт о шпионаже в пользу Японии. Однако доказательств, а главное — конкретных сведений о деталях, о соучастниках, связях, явках и делах следователям получить от арестованного и из других источников не удалось, и в этой части обвинения отпали.

Когда были свернуты широкомасштабные акции лаборатории, ее сотрудников начали использовать индивидуально. Могилевскому довелось съездить и во Владимирскую тюрьму, в застенках которой ему вскоре придется поселиться на долгих десять лет. Но это потом. А пока он знакомится с этим заведением, будучи в командировках. Зачем его туда посылали? Опять вопрос. Известно, что во Владимирской тюрьме содержались наиболее опасные преступники. Чем занимался там Григорий Моисеевич — в его уголовном деле об этом не упоминается. Но, надо полагать, не знакомством с достопримечательностями места будущей отсидки и обслуживающим персоналом Владимирского централа.

Вовсе не исключено, что поездка во Владимир связана с делом дипломата Рауля Валленберга. Это столь же темная история, как и с арестом японца Миякавы Фунао. Арест произведен в 1945 году все тем же Смершем, затем тайная переправка в Москву, скитание сначала по столичным тюрьмам, потом Владимирский централ. Считалось, будто Валленберг являлся своего рода каналом связи, исполнял роль посредника между Берией и Гиммлером. Об этом, в частности, спустя много лет писали гамбургский журнал «Шпигель» и израильская газета «Едиот ахронот». А «Российская газета» назвала указанные сообщения «сенсационным открытием». В авторских комментариях подчеркивалось, что если посредническая роль Валленберга соответствует действительности, то становятся понятными и мотивы его физического устранения: он для Берии был «опасным свидетелем», и в этом качестве Сталин мог им воспользоваться в любой подходящий момент. Сообщалось, что «по приказу Вышинского Валленберга умертвили с помощью инъекции яда». А в справке начальника тюремной санчасти указывается, что умер он «предположительно от наступившего инфаркта миокарда», а иначе говоря, от уже известного нам «паралича сердца».

Как видим, дальше предположений и версий о причине смерти тюремная медицина не пошла. Если же сведения иностранной печати об отравлении Валленберга ядом не беспочвенны, то участие в акции могли принимать спецы из лаборатории Могилевского или он сам. Кроме них, как говорится, больше некому.

Глава 17

Из-за частых таинственных отлучек Могилевский все дальше отходил от дел лаборатории, а лаборатория — от него. Вскоре на стол руководства Министерства госбезопасности легло коллективное обращение, подписанное группой сотрудников спецлаборатории. Они официально обвиняли своего начальника в научном невежестве, несостоятельности как руководителя, в неспособности организовать исследовательскую работу. Говорилось в том документе и о личной непорядочности Могилевского, «использовавшего предназначенный на технические нужды и научные цели спирт для спаивания подчиненных». Назывались фамилии пристрастившихся к тому времени к спирту Щигалева, Филимонова и других, в том числе, как это ни удивительно, Хилова, который до этого никогда не числился в компании любителей горячительного. Подписавшие письмо недвусмысленно намекали на то, что Могилевский воровал дефицитные медикаменты, специальные химические вещества (читай — «яды») и наркотические средства — еще с военного времени. Отмечалась умышленная запущенность учета токсичных веществ в лаборатории, что позволяло использовать их бесконтрольно, где угодно и против кого угодно. Все это в бумаге названо одним словом — преступление.

В общем, нашлось что предъявить «шефу». Это походило на самый настоящий бунт. Не стоит думать, будто сотрудники лаборатории прозрели в одночасье. Дело в том, что в обстановке постоянно происходивших штатных и кадровых перетрясок одни теряли перспективу, уверенность в то, что им дадут еще послужить в органах, другие, наоборот, стремились доказать, что способнее своего начальника, и были не прочь занять его место. Словом, мотивы поведения были разными, как и сами претензии. Едины все оказались в одном — в нежелании работать под началом столь одиозной и малоприятной личности.

Спустя некоторое время все перечисленные претензии лягут в основу обвинений Могилевского, но тогда первая реакция старшего начальства на бунт подчиненных против своего начальника оказалась своеобразной — коллективное письмо, а точнее, рапорт было велено положить в папку и сдать в архив. Руководитель лаборатории продолжал заниматься своим делом, будто ничего не произошло. Он оставался главным «колольщиком» в отработанной системе ликвидации неугодных лиц. А потому все продолжалось по-старому, только вне стен лаборатории, подальше от любопытных глаз.

В принципе особой нужды изобретать новые средства тихого уничтожения людей в то время уже не было. За несколько лет интенсивной разработки спецтехники удалось создать настоящие шедевры орудий убийства, изобрести безотказные ядохимикаты для их начинки. Производство орудий убийства наладили и вне стен лаборатории, на специальных химических предприятиях и в таком количестве, что ядами уже снабжали спецслужбы стран всего социалистического лагеря.

Григорий Моисеевич, не ожидавший такого предательского удара в спину, а письмо подписала большая часть сотрудников, не знал, как ему действовать и вести себя дальше: то ли уйти самому, не дожидаясь новых писем и пасквилей, то ли поменять тактику, искать пути сближения с некоторыми идейными противниками, переманить их на свою сторону. Он впервые растерялся и был подавлен, ибо служить и прислуживать, угождать Могилевский умел и мог это делать блестяще, а вот бороться, суметь переломить ситуацию — такими способностями он не обладал.

Именно в этот трудный для него момент генерал Судоплатов снова обратился к его услугам, и Могилевский сразу же ожил. Павел Анатольевич объявил о новом поручении руководства и предложил токсикологу принять участие в очередной операции.

— Опять националист, — объяснил он суть дела начальнику лаборатории. — И снова украинский. И не в Закарпатье, а в Саратове. Отсидел свое, но ничему, видать, не научился… Хочу посоветоваться, поедем в прежнем составе или кого-то требуется заменить? Понимаешь, некоторые уже роптать начинают. Нервы у людей сдают, что ли?

— Если вы намекаете на моих подчиненных, так эти, скорее всего, из зависти на меня доносы пишут.

— А сам-то ты как — в форме?

— Может, моего ассистента прихватим, Ефима Хилова? Правда, он тоже под меня копает. Вот и перетянем его на нашу сторону.

— Только не этого. У меня есть информация, что странноватый он какой-то стал. Пьет много, болтает… От него что, жена сбежала?

— Пропала куда-то баба, — кивнул Могилевский. — Не погрешу, если скажу — настоящая красавица. Действительно исчезла. Он уже и в розыск подал, но пока безрезультатно. Переживает мужик. Оттого пьет и мечется.

— Чего переживать, радоваться надо, — усмехнулся Судоплатов. — Новую давно бы нашел. После войны вон сколько вдов осталось.

— Он однолюб.

— Тем более такого брать не надо. Человек в подобном состоянии себя плохо контролирует. А в нашем деле требуются четкость, быстрота, аккуратность и надежность.

— Зачем тогда расширять круг лиц? Что, разве сами не справимся?

— Вот это от тебя и хотел услышать, — похвалил генерал. — Другого не могло и быть! Поедем втроем. Лебедева с собой возьмем, моего сотрудника. В прошлый раз он проявил себя неплохо. Если будет необходимость, подключим местных оперативников. И потом, в окружении объекта у нас уже есть свой человек. Так что обойдемся.

— Когда выезжаем?

— Завтра утром. Дома объяснись так, чтобы не волновались, не искали, не спрашивали, когда вернешься.

В Саратове несколько дней пришлось пожить в гостинице. Ожидали, пока Лебедев с помощью местных чекистов подготовит соответствующую обстановку. Шумский — именно под такой фамилией представили будущего «пациента» Могилевскому, — по данным людей Судоплатова, на Украине пользовался репутацией известного борца за самостийность и отделение от СССР. К его мнению прислушивались все националисты, с ним вынуждены были считаться и некоторые тамошние руководители. Это уж совершенно не вписывалось в общепринятые рамки, в верхах вызрело решение убрать Шуйского.