Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– На толпу, – возразил Филиппе – ищущему совершенно не стоит обращать внимания.

– Ищущему? Чего же вы ищете?

Филиппо знал, что в данном случае правда окажется самым могучим средством.

– Веру, – ответил он.

– И вы надеетесь найти ее здесь?

– Здесь я надеюсь найти ответ.

– Ответ, в котором тоже всего два слова?

– Возможно, – согласился Филиппо. – Как насчет такого: «Кодекс Гигас»?

Она так долго молчала, что Филиппо решил уже, что пошел по ложному пути. Но затем он заметил, что атмосфера в доме неожиданно изменилась. Ее изящная высокая фигура теперь, казалось, излучала холод, которого раньше не было. Он потрясенно понял, что холод этот направлен на него.

– Следуйте за мной, – приказала женщина и молча пошла вверх по лестнице.

8

Вольфганг Зелендер, спотыкаясь, брел вперед. Аббат подозревал, что состояние оцепенения, в которое было погружено его тело, не было бы таким серьезным, если бы он попытался получше разобраться в ситуации. Но, к сожалению, это было невозможно. Принять тот факт, что он и его монахи действительно вынуждены были бежать – именно бежать, а не отступать по заранее намеченному плану или совершать частичную эвакуацию монастыря, – для него было просто-напросто чересчур. Вольфганг чувствовал себя так, будто находился в ночном кошмаре, и то, что он с трудом переставлял ноги, что холод сковывал его движения, а пение монахов, заглушаемое сырым и холодным, дующим резкими порывами ветром, превращалось в еле слышные причитания, еще больше усиливало ощущение потерянности.

Время от времени у него в черепе возникала какая-нибудь трезвая мысль и внутренний голос укоризненно говорил ему, что он повел себя не так, как надлежало поступить пастырю своего стада. И тогда он смутно чувствовал стыд и отшатывался от картины, на которой беспомощный аббат Вольфганг молился у себя в келье, в то время как смотритель винного погреба и привратник (да-да, именно он!) почти хладнокровно организовывали побег, совершенно не нуждаясь в его помощи. Вольфганг вспомнил, как его взяли под руки и вывели из кельи, и перед глазами мелькнуло помещение, так долго служившее центром его деятельности. Аббат вспомнил надпись «Vade retro, satanas!» (он сам нацарапал ее ногтем по сырой штукатурке), которую приказал оставить, а рядом с ней еще один отчаянный крик: «Eli, eli, lama sabachthani?»[25]

Раньше он презирал аббата Мартина, своего предшественника, за то, что тот не смог противостоять безумию. Однако разве «Изыди, сатана!» не энергичнее, чем жалобный плач, который он сам написал рядом: «Отче, зачем Ты меня оставил?»

Они шли вереницей, противясь напору ветра и сгибаясь под тяжестью ноши, которую по очереди взваливали на плечи. Им удалось спасти большую часть сокровищ монастыря: дароносицы, золотые чаши, украшения из драгоценных металлов, обычные золотые монеты, но книги, все до единой, остались в монастыре. Однако эта, самая драгоценная, покоилась в своем сундуке, в сложном подвесном устройстве между двух ослов.

Они смогли покинуть монастырь через выход, расположенный под мостом, идущий от фруктового сада до Мельничных ворот. Глубокий ров, через который был перекинут мост, отвесно поднимался от нижней части города до скалистого плато, где располагалась другая часть города. Здесь, наверху, мост можно было охранять, используя для этой цели всего пару монастырских слуг. Монахи спустились в ров, прошли мимо бани и карцера и сразу же повернули на север. Через час поспешного марша никаких преследователей не было видно и даже слуги успели беспрепятственно присоединиться к ним Все свидетельствовало о том, что побег удался. Может, Бог все-таки держит десницу над аббатом и его паствой? Что произошло с монастырем, оставленным безо всякой защиты на растерзание бунтовщикам, – это уже совсем другая история Вольфганг долгое время боялся, что неожиданно увидит красное зарево горящего здания над занесенным снегом ландшафтом; он мог бы подобрать подходящие краски для этого кошмара. Однако небо было темным, а снег оставался голубым в тусклом свете сгущающихся сумерек. Сугробы, тающие с наветренной и замерзающие с подветренной стороны, напоминали распахнутые пасти, которые пытались сомкнуться у ног путников. Надежда на то, что Бог, несмотря ни на что, все равно на их стороне, с каждым часом становилась слабее. В душе аббата Вольфганга, в которой еще недавно жила уверенность в могуществе Божьем, сейчас зияла пустота.

Ко времени дневной молитвы они достигли деревни Гейнцендорф. Дома, растянувшиеся вдоль дороги и как будто не имевшие друг к другу никакого отношения, втиснулись в ставшую узкой долину реки между горными цепями Штайнеррюкен, Гейдельгебирге и Калеркоппе. Первый день побега заканчивался здесь. Братья просто не могли идти дальше, да и сам Вольфганг в своем оцепенении понял, что больше не чувствует пальцев ног и должен отогреться, если не хочет замерзнуть до смерти. Они нашли убежище в относительно большом крестьянском доме, сдаваемом внаем, чей нынешний обитатель сначала смущенно жался в углу. Однако через какое-то время у него, похоже, созрела мысль, что монахи – представители католической церкви, а значит, долг любого человека состоит в том, чтобы принести необходимую жертву, – тем более что именно Церковь владела здесь землей. На стол тут же были выставлены копченое мясо и хлеб. Кто-то дал понять хозяину дома, кто из монахов аббат, и он торжественно опустился перед Вольфгангом на колени, а затем приволок кувшин пива, с которого сначала со всей почтительностью снял верхний слой перебродившей пенящейся жидкости. Пиво на вкус оказалось таким же дерьмовым, как и результат робких попыток заняться пивоварением, которые Вольфганг предпринимал еще на Ионе, но зато он окончательно понял, что все происходящее реально: ни в каком кошмаре ему не довелось бы ощутить столь отвратительный вкус.

Двух монастырских слуг отправили к священнику деревни Рупперсдорф, который заботился и о жителях Гейнцендорфа. Вольфганг вздохнул с облегчением, когда тот вошел в дом и, осознав весь ужас происходящего, вынужден был сесть, чтобы не упасть от потрясения. Его ошеломленность показала аббату, что восстание ограничилось Браунау и никакой охоты на всех католиков в близлежащих городах не организовывалось. Однако таково было положение дел сегодня; завтра все могло обернуться иначе. В душе, медленно возвращавшейся к реальности, Вольфганг понял, что не таким уж неправдоподобным было бы то, что жители Браунау стали бы преследовать его вместе с его отрядом, как только они несколько охладили свою жажду мести на камнях монастыря. Когда братья осторожно приблизились к тому месту у очага, где на единственном в доме стуле сидел, сгорбившись, Вольфганг, он сделал им знак и пригласил также священника из Рупперсдорфа приблизиться к нему.

– Мы не можем оставаться здесь, – объявил аббат, и сам испугался, услышав, как сухо прозвучал его голос. – Мы Должны исходить из того, что за нами может быть погоня.

– Святая Дева Мария, Матерь Божья, наступает конец света, – простонал священник.

– Уже темно, преподобный отче. Сегодня мы не можем никуда идти, – возразил келарь.

– Нет. Но это не имеет никакого значения. Сегодня мы здесь в. безопасности. Если охота и начнется, то только завтра.

– А что потом?

– У нас преимущество в один день, – сурово заявил привратник, в котором, похоже, серьезность их положения открыла новые стороны.

– В половину дня, если учитывать скорость передвижения всадников. Если они собираются схватить нас, то пойдут за нами не на своих двоих.

– Святая Мария, Матерь Божья!

Аббат Вольфганг раздраженно повернулся к священнику из Рупперсдорфа.

– Барон Гертвиг еще является хозяином Штаркштадта?[26]

Священник кивнул.

– Он немолод, но еще держится, – запинаясь, произнес он.

– Представители рода Жегушицких всегда были верными католиками, – пробормотал смотритель винного погреба.

Вольфганг кивнул.

– А Штаркштадт – укрепленный город, даже с собственным судопроизводством. Жители этого города ничего не должны монастырю в Браунау, но и конкуренции там нет. Барон Гертвиг сразу же даст нам приют, и вместе с ним мы продумаем план возвращения в Браунау.

– Нам поможет кардинал, – предположил привратник. – Мы отправили почтового голубя, прежде чем покинули монастырь сегодня утром. В голубятне еще оставалось несколько его голубей, и…

– Кардинал Хлесль? – переспросил Вольфганг.

Остальные монахи переглянулись. Сначала растерянность аббата приобрела такие масштабы, что ничего другого он и не чувствовал. Неужели они возлагают надежды на кардинала, зная, что между ним и их аббатом существует вражда? Он переводил взгляд с одного монаха на другого, и те опускали головы. Только священник из Рупперсдорфа и хозяин дома не прятали глаз. И неудивительно – они ведь не знали, о чем идет речь. В лице хозяина дома можно было прочитать слепую веру в то, что Бог все исправит, и даже больше: что его дом, будучи благословен посещением монахов, находится теперь под защитой самого Господа. Веру его не могло пошатнуть даже то обстоятельство, что всем были известны истории нападений на монастыри, осуществляемые то турками, то вражеской христианской армией, то бандами разбойников – нападений, после которых монахи и их слуги миряне лежали бок о бок убитые. К тому же Господь Бог допустил, чтобы отрава протестантской ереси нахлынула на эту землю. И как после всего этого можно было верить? Вольфганг не знал, он только догадывался, что раньше и сам верил бы даже в том случае, если бы толпа протестантов ввалилась в их деревню и опустошила ее. Что поддерживало их веру? Аббат все еще чувствовал образовавшуюся в его душе дыру – на том месте, где раньше он черпал силу своей веры. Без силы, которую дарует Господь, человек – ничто, а он, Вольфганг, теперь был лишен ее. Ему стало ясно, что он опоздал, что сомнение надо было вырвать раньше. Монахи начали терять доверие к нему. Он всегда старался делать все, что мог, и в этом случае тоже. Но тогда почему в этот раз его усилия оказались недостаточны? Вот если бы не было этого кардинала с его проклятой книгой, которая столь много для него значила! Она запятнала Вольфганга. Возможно, она всю страну запятнала, ведь кто еще, кроме Дьявола, мог извлечь выгоду из ереси и падения веры? Господь отвернулся от них – и от людей, и от их страны, и прежде всего от аббата Вольфганга, неудачливого пастыря.