Комната с белыми стенами - Софи Ханна

– Вы с такой страстью рассказывали о ней, – говорю я. – Я бы точно приняла ваше предложение.

– Я любила свою работу. И не понимала, почему, родив ребенка, должна непременно ее оставить. Когда выяснилось, что я беременна Марселлой, первое, что я сделала, это заранее записала ее в местные ясли. Я собиралась отдать ее в них, как только ей исполнится шесть… в смысле месяцев. Извини.

– Всё в порядке. Не торопитесь.

Рей складывает рупором ладони и выдыхает сквозь них.

– Мне это казалось разумным компромиссом. Шесть месяцев дома с ребенком, затем назад в клинику. – Она поворачивается ко мне. – Огромное число женщин возвращаются на работу, когда их детям исполняется полгода.

Я указываю ей на камеру.

– На следующий день после родов ко мне в больницу пришла Фиона. Она принесла мне коробку печенья в форме утят, покрытых розовой глазурью, а также кое-какие приятные известия. Оказывается, нашу фирму попросили сделать презентацию для боссов одной швейцарской компании, у которой офисы по всему миру, в том числе несколько здесь, в Великобритании. Это был внушительный контракт, который позволил бы нам совершить прыжок на международный уровень, чего нам всем, конечно же, хотелось. И мы его получили. Нас предпочли другим конкурентам… Извините, я забегаю вперед.

– Ничего страшного. Можете не волноваться о последовательности событий. Я все равно буду редактировать.

– А можно будет увидеть окончательную версию, прежде чем она выйдет в эфир? – тотчас же спрашивает Рей.

– Конечно, можно.

Это ее успокаивает.

– Штаб-квартира компании находилась в Женеве. Фиона летела туда, чтобы произвести впечатление на руководство. «Как жаль, что ты сейчас в декретном отпуске, – сказала она. – Я слышала твое выступление тысячу раз и могу повторить его слово в слово, но все равно это не одно и то же, чем когда ты выступала сама». Она была права. Без меня это было не одно и то же. Из нас двоих я лучше умела найти подход к людям, что немаловажно, когда делаешь презентацию. Я страшно расстроилась, что меня там не будет.

Я не смогла убедить себя, что мое присутствие, возможно, не сыграет никакой роли в заключении этого контракта.

Думаю, я знала, что за этим последует. Она туда поехала. Иначе и быть не могло. Но тогда зачем лгать? Почему бы не рассказать мне то, что она рассказала Джулиану Лэнсу? Или суду?

– Я спросила у Фионы, на какой день назначена встреча. Она назвала дату. Встреча была через три недели. Когда Фиона улетит в Женеву, Марселле не будет даже месяца. Я… боюсь, вы сейчас меня не поймете. Вы подумаете, что мне следовало быть откровенной относительно того, что я хотела сделать. Мол, «вы уж меня извините, я тут недавно родила ребенка, но тут срочно требуется слетать за границу в командировку – вжик, до скорого!».

– А как к этому отнесся Ангус? Вряд ли он был в восторге.

Расстроился ли он так же, как расстроилась я, когда до меня дошло, как он сумел сбежать из моей квартиры? Вернувшись домой, я обнаружила на холодильнике записку от Тэмсин: «Нигде никакого Ангуса, если только у тебя тут нет тайной комнаты. Перезвони мне!»

Я не перезвонила. Как не стала звонить и Ангусу и спрашивать у него, как он сумел выбраться на свободу, не разбив окна и не продырявив стену. Ответ я получила утром, когда вернулась домой за забытыми вещами и наткнулась на Ирину, которая приходит убирать мою квартиру. Кстати, она аспирантка в Королевском колледже.

– Как только ты могла запереть своего друга одного в квартире? – потребовала она ответ. – Это нехорошо, Флисс. Он был вынужден позвонить мне и рассказать, что произошло.

Я бросилась к ящику кухонного стола, в котором храню визитки, запасные лампочки, меню ближайших кафешек, торгующих навынос, и чайные полотенца (места в моей квартире мало, поэтому приходится уплотнять вещи). Там, сверху аккуратной стопки, которая в предыдущий раз, когда я открывала ящик, вовсе не была аккуратной, лежала карточка Ирины. Клининговая компания «Чистим до блеска».

Я позвонила Ангусу и оставила голосовое сообщение. Мол, мне нужно с ним поговорить, и чем раньше, тем лучше. Когда он мне перезвонил, я наорала на него за то, что он роется в моих ящиках, и потребовала ответа на вопрос, зачем он солгал Ирине. Почему сказал, будто я забыла про него и захлопнула дверь за собой по ошибке? Почему он не разбил окно и не выбрался наружу, как это сделал бы любой нормальный человек? Ангус ответил, что не хотел ставить меня в неловкое положение. Вдруг уборщица решила бы, что у меня не всё в порядке с головой? Нормальные женщины не запирают в своей квартире мужчин. «Не понимаю, из-за чего вы так сердитесь, – сказал он. – Я всего лишь проявил такт. Мне казалось, что вы не слишком обрадуетесь разбитому окну». Я ответила ему, что дело не в окне. Просто мне неприятен его намек, что Ирина отказалась бы приходить ко мне, не скрой он от нее, как истинный джентльмен, мою истинную натуру.

Этот разговор заставил меня почувствовать себя параноидальной истеричкой. Я старалась не думать о том, как он методично перебирает визитки, как складывает их стопочкой одну на одну, пока не находит визитку Ирины. Рей я об этом ничего не сказала. Думаю, Ангус тоже.

– Поначалу мой план был таков: полная честность, – говорит она в камеру. – Это даже нельзя назвать планом. Просто очевидное решение. В тот вечер мы с Марселлой выписались из больницы и вернулись домой. Я открывала рот как минимум десяток раз, чтобы сказать об этом Ангусу, но не смогла произнести и слова. Я знала – он пришел бы в ужас. И дело не в том, что муж был против моей работы – он ее как раз таки одобрял. Он также был за то, чтобы я, как только Марселле исполнится полгода, вернулась на работу. Но уехать в Швейцарию, когда твоему ребенку всего три недели, – это нечто иное. Я знала, что он мне скажет. «Рей, у нас только что родился ребенок. Я взял месяц неоплачиваемого отпуска, потому что хочу побыть с нашей дочерью. Мне казалось, что и ты тоже». Были бы и другие слова, которые он ни за что не произнес бы вслух, но которые я отчетливо слышала: «Что с тобой не так? Что же ты за бессердечная жена и мать, если готова пожертвовать семьей ради какой-то командировки? Не кажется ли тебе, что ты должна определиться с тем, что для тебя на первом месте?» – Рей вздохнула. – Раз за разом я прокручивала в голове наш спор:

– Но ведь это так важно для меня, Ангус.

– А моя работа, на которой я взял месяц отпуска, разве она менее важна?

– Важна, но если мы упустим этот контракт, это будет катастрофа.

– Пусть Фиона возьмет его на себя. Она одна прекрасно с этим справится. И вообще, какая катастрофа? Откуда? Ваша фирма процветает. У вас еще будут клиенты. Почему эти вдруг стали для вас так важны?

– Потому. – Я твердо решила ехать, даже если не смогу привести веских доводов.

– А если через неделю вам подвернется новый выгодный контракт, что тогда? Ты снова решишь куда-то уехать?

– Он был прав? – спрашиваю я.

Рей кивает.

– Я была помешана на своей работе. Именно поэтому мы были так успешны. Для меня была важна каждая мелочь. Моя энергия, моя страсть не знали границ. Тут поневоле станешь успешным. Иначе и быть не могло. Ангусу не понять, что это такое. У него никогда не было собственной фирмы. Да, он взял месяц отпуска, когда родилась Марселла, но что в этом такого? Неужели его газету стали бы меньше покупать только потому, что в ней не было его фотографий? Нет, конечно же. Хотя кто знает… – неожиданно противоречит она самой себе. – Разница в том, что для Ангуса работа – это просто то место, где он зарабатывает деньги. Он не живет, не дышит ею, как живу и дышу я. Страстью его жизни была я. А также Марселла и Натаниэль… – Рей умолкает.

– То есть вы так и не рассказали ему про Швейцарию. Но все равно в нее съездили.

– Да. На следующий день я позвонила Фионе и сказала, что тоже еду с ней. Я попросила ее никому ничего не говорить. Она расхохоталась и назвала меня чокнутой. Наверное, она была права.

Я же думаю про себя, как пряталась от полиции, лишь бы только до конца довести свое дело.

– Я боялась сказать не только ему одному. Была еще его мать и моя. Обе – классные, преданные бабушки. Будь я честна относительно моих планов, у меня с ними вышел бы точно такой же спор. Я представила себе осуждение на их лицах, представила, как они прожужжат мне уши про то, что я должна, а чего не должна делать. При одной только мысли об этом мне хотелось свернуться клубком под одеялом и не высовывать головы. Мне хотелось радоваться рождению дочери, а не выслушивать гневные речи о том, какая я дура, и что-то лепетать в свое оправдание. И моя мать, и свекровь – прекрасные женщины, но подчас обе готовы переусердствовать со своей заботой. Когда же они объединяют силы, ваша жизнь превращается в ад.

Я пытаюсь не обращать внимания на то, какой одинокой я чувствую себя от ее слов. Моя мать, опасаясь меня обидеть, избегает любых комментариев в адрес того, что я делаю. Стоит мне спросить у нее, какую телепередачу ей хотелось бы посмотреть, как она дернется, словно кролик, услышавший выстрел, и пищит: «Мне все равно. Решай сама», как будто я некий фашистский диктатор, который тотчас же отрубит ей голову, если она назовет что-то такое, чего не люблю я.