Евангелие от Локи - Джоанн Харрис

Но уже часов через десять после начала этой «пирушки», страдая от чудовищного похмелья и страшно себя жалея, я начал сокрушаться, что принял такое решение. Я, может, и был в данный момент Правителем Всех Миров, но то и дело возникавшая отрыжка и сильнейшая головная боль отнюдь не относились к списку приятных ощущений, под которым я когда-то подписывался, принимая человеческий облик. И я вдруг страшно затосковал по своей прежней, чистой, стихийной, форме, и мне захотелось к ней вернуться; а еще мне очень захотелось – безымянным, безвинным – вернуться в Хаос.

Хотя теперь на это, пожалуй, надежды не оставалось. Я был отмечен. Единственное, на что я мог надеяться, – это убить столько своих врагов, сколько смогу (и непременно, если повезет, голову Мимира!), прежде чем обратиться в языки пламени. Что же касается Хейди, то я пообещал себе: если мне удастся как-то помешать ей сдать меня Лорду Сурту, то я, пожалуй, умру почти счастливым. У меня, конечно, имелись кое-какие наброски плана действий – ничего особенного, но лучшего я в данный момент придумать был не в состоянии, – и если бы мой план сработал, то может быть, всего лишь может быть…

Однако я забегаю вперед. Все это произошло только через девять дней.

Я вышел из шатра, оставив позади круг костров, и в полном одиночестве побрел на край поля; ледяной ветер безжалостно хлестал насквозь промерзшую землю; снег был колким, как стальные иголки. Даже в своих одеждах из теплого пушистого меха я быстро замерз. Ног я почти не чувствовал, пальцы на руках посинели и скрючились, став похожими на когти воронов, воздух обжигал легкие и царапал горло – казалось, я глотаю острые осколки. По всей равнине раскинулась моя армия – орды эфемерных существ, легионы живых мертвецов, подчинявшиеся моим приказам змеи, верные мне тролли и оборотни; на реке виднелись силуэты моих кораблей, способных изрыгать черный огонь.

А в вышине надо мной сиял Асгард. Приговоренный к гибели, но исполненный презрения. И его яркая аура освещала все небо. Я вдруг подумал: а что, если Старик, сидя на своем троне, тоже смотрит на меня? И я еще долго стоял, задрав голову, среди этого пустынного поля, и мечтал увидеть звезды, но их свет полностью затмевали сигнальные огни на стенах Асгарда и яркие костры, горевшие на равнине Идавёлль.

Одна звезда, правда, сияла достаточно ярко. Моя звезда – Сириус. Она все еще была хорошо различима на темном небе. Но через какое-то время я увидел, как над равниной поднялся столб дыма и поглотил ее.

Темнота манила меня. Я чувствовал, что вынужден ей подчиниться. Назовите это судьбой, если хотите, или предопределенностью, но мой путь был начертан каменными рунами, хотя я прекрасно знал, что этот путь ведет во тьму. И Один тоже знал это, знал еще до того, как послал ко мне своих птиц; он знал, что я продержусь не дольше, чем сумеет продержаться он сам[87]. Скоро асам придет конец. Конец придет и Асгарду, и ванам, и мне…

Что ж. Во всяком случае, моей вины в этом нет. Я оказался такой же жертвой, как и все остальные. Если бы боги больше мне доверяли, если бы Один хоть немного поступился своей гордостью, если бы я не стал слушать пророчество оракула, будь оно трижды проклято…

Я знал, что Один следит за мной из своего орлиного гнезда над мостом Биврёст, и нарочно сделал неприличный жест, чтобы его позлить. Да будь он проклят! Да будут прокляты все асы! Ведь я же мог все это остановить, и старый ублюдок прекрасно об этом знал! И все же непомерная гордость не позволила ему попросить у меня помощи; вместо этого он подослал ко мне своих дурацких птиц, чтобы они ознакомили меня с его условиями и с его ультиматумом, хотя я был ему прямо-таки до смерти нужен.

Ладно, пусть будет так. Пусть Один падет. Пусть он падет, старый упрямый осел! Его гибель не заставит меня проронить ни одной слезинки. Пусть он падет, и пусть его последние, отчаянные предсмертные мгновения будут исполнены печали, запоздалых сожалений и осознания того, что главная причина его падения – это его собственная невероятная гордыня.

Ведь он сам подтолкнул меня к подобному выбору, уверял я себя. Разве это не так?

Разве это не так?

Урок пятый. Сведение счетов

(часть I)

Это проявление доброй воли.

Итак, на девятый день мы пошли в атаку. Девять – очень хорошее число: Девять Миров, девять дней и девять ночей до конца света… В этом числе есть некая странная поэзия. Девять дней и девять ночей. И на девятый день все умерли.

Все, кто для нас важен, я хочу сказать.

И, разумеется, солнце в тот день не взошло. Но мы, тем не менее, следуя традиции, начали наступление на заре. Ну, более-менее на заре. Народы Льдов и Гор двумя заостренными клиньями ударили по Асгарду с севера и востока, а остальные наши части двинулись на запад, чтобы стереть с лица земли людей. Затем из Железного леса к мосту Биврёст двинулось войско Хейди, и я, приняв обличье греческого огня, повел свой пылающий корабль и весь свой флот через равнину[88], чтобы очистить эту землю красной полосой огня.

Наконец-то я точно знал, что мне делать! Наконец-то я оказался в своей родной стихии! Разрывая тьму победоносными вспышками золотисто-красного огня, пожирающего все на своем пути – и лес, и поле, и живую плоть, – с безумным и радостным звоном стали о сталь, я продвигался вперед. И уже через час заснеженное поле Идавёлль превратилось в пылающую жаровню, а сияющий в вышине мост Биврёст зашевелился, как живой, от мечущихся по нему крошечных фигурок. Страшно выли волки; над головой летали ведьмы; из царства Сна валом валили жутковатые существа, способные мгновенно принимать любую форму в зависимости от страхов, которые испытывают их противники. Войско асов существенно уступало им численностью – нападающих было в десять тысяч раз больше. В нашей армии были и великаны, сотканные из «мороза и инея», и обитатели гор, и подземные жители. И я в обличье греческого огня вел их всех к мосту. А наши главные герои уже взобрались на мост и, воем выражая врагу свое презрение, рвались в бой – волк Фенрир, змей Ёрмунганд, лениво перетекающий по мосту в своих доспехах из слизи, и целый сонм злобных эфемерных тварей, извлеченных Хейди со дна реки Сновидений.

Воздух был черен от дыма и пепла; земля в поле Идавёлль стала скользкой от крови. Разумеется, в обличье греческого огня я не мог чувствовать ни шума крови в жилах, ни соленого вкуса пота, ни страшных запахов смертоубийства; не мог видеть, как миллионы эфемерных существ, точно рой бабочек, устремились к мосту Биврёст. Я толком не чувствовал страха, засевшего где-то глубоко в моей глотке, как у дикого зверя, пытающегося выбраться из огненного кольца; я не слышал воя сражавшихся, звучавшего, как жуткий хор десяти тысяч бешеных ветров…

Зато я испытывал истинную, безумную радость – ни с чем не сравнимую радость битвы, приносившую очищение. Слишком давно я не ощущал столь острого наслаждения собственной разрушительной силой, ничем не сдерживаемой и совершенно необузданной; мне не мешали сейчас ни совесть, ни страх, ни чувство вины – ни одно из тех человеческих чувств, которыми некогда развратил меня Один. В кои-то веки я был свободен, и мне хотелось непременно насладиться этим по полной программе.

Я направил свой огненный корабль прямо на мост. От корабля на залитую водой равнину падали кровавые отблески, и он легко, как лезвие бритвы, проходил сквозь миры, сквозь царства Смерти и Сна. Следом за ним в эту пробоину устремлялся Хаос, его передовые части заполняли зловонное, точно рвущееся на куски пространство над полем Идавёлль. Теперь нас отделял от Асгарда только мост Биврёст, окутанный светом северного сияния и сам сияющий, как вечность.

И вдруг в центральной точке его неширокой дуги возникла темная фигура. Это был Один во всей своей красе – в руках не дающее промаха копье Гунгнир, над головой пылающая аура. Рядом с ним стоял верный конь Слейпнир в своем истинном, гигантском, воплощении, и над его головой тоже сиял пламенный нимб; в мерцающем свете костров казалось, что восемь ног Слейпнира извиваются в небе, как паутина. Должен признать: в эти мгновения Старик был поистине великолепен в своем благородном и несколько меланхоличном спокойствии, и это почти тронуло мое сердце – точнее, я почти почувствовал, что у меня есть сердце. И решил временно отказаться от своего огненного обличья, чтобы как можно полней насладиться той сценой, которая готова была развернуться предо мной. Шум сражения стих. Глаза всех были прикованы к Радужному мосту.

И вот врагу навстречу выходит Один.В борьбу с гигантским волком он вступает.Сражается и падает. Нужны ль еще слова?

Да уж, смысл этих слов оракула был столь же прозрачен и ясен, как источник Мимира, и все же я им не верил. У Одина должно было хватить времени, чтобы внимательно изучить пророчество, а также все то, что напечатано мелким шрифтом или написано между строк; он должен был успеть сплести из жидкой ткани пророчества некую спасительную сеть. Уж я-то хорошо его знал. Просто так он не сдастся; и пусть Фенрир был невероятно могуч, какая-то часть моей души все же надеялась – а может, боялась? – что хитрость и на этот раз поможет Одину одержать победу.