Клерамбо - Ромен Роллан

огонь, сейчас ты вспыхнешь!.. Смельчаки, выступающие в одиночку против всех, что вы хнычете? Вы вырвались из ярма, душившего вас. Как в тяжелом кошмаре, я борюсь, вырываюсь из черных вод сна, всплываю, снова тону, задыхаюсь… И вот отчаянным напряжением всех мускулов мне удается вырваться из потока… Я спасен!.. Я падаю на острые прибрежные камни… Но я расшибся о них. Тем лучше! Я просыпаюсь на свободном просторе…

Теперь, грозящий мне мир, я свободен от своих оков, ты не можешь больше возложить их на меня. И вы, что боретесь со мной, с моей ненавистной для вас волей, знайте, что моя воля в вас. Вы, как и я, хотите быть свободными. Вы страдаете от своей несвободы. И ваше страдание делает вас моими врагами. Вы можете меня убить, вы, видевшие сиявший во мне свет, но вы не можете отменить того факта, что вы его видели, а однажды его увидевши, не можете от него отказаться. Так бейте же! Борясь со мной, вы боретесь с собой: уже заранее вы побеждены. И, защищаясь, я защищаю вас. Один против всех – это Один за всех. И скоро он станет Один со всеми…

Я не останусь в одиночестве. Никогда я не был одиноким. К вам обращаюсь я, братья всего мира! Как бы ни были вы далеки, рассеянные по земле, как горсть зерна, вы все здесь, рядом со мной; я это знаю. Ибо никогда мысль одинокого человека не бывает, как он сам, одинока. Идея, выросшая в одном, уже зреет в других; и когда какой-нибудь несчастный, непризнанный, осыпаемый оскорблениями, чувствует, как она поднимается в его сердце, какая его охватывает радость! Это земля пробуждается… Первая искра, вспыхивающая в одинокой душе, есть заря луча, который рассеет мрак. Приди же, свет! Сожги окружающий и наполняющий меня мрак!… "Клерамбо"!

Опять возвратился свежий свет дня. Столь же юный, столь же непорочный. Людская грязь не марает его. Солнце выпивает ее, как туман.

Проснувшись, г-жа Клерамбо увидела, что муж лежит с открытыми глазами. Она подумала, что он тоже только что проснулся.

– Как хорошо ты спал, – сказала она. – Ты совсем не ворочался ночью.

Он не стал возражать, а только улыбнулся, подумав о долгом путешествии, которое было им совершено. Ум, резвая птица, летает всю ночь… Она спустилась наземь. Клерамбо встал.

В тот же час вставал другой человек, тоже не спавший всю ночь, тоже призывавший покойного сына и думавший о нем – о Клерамбо, которого он не знал, – с упорством ненависти.

263

С первой почтой было получено письмо от Розины. Она поверяла отцу тайну, которую Клерамбо давно уже разгадал. Даниэль объяснился с ней. Они поженятся в ближайший его приезд с фронта. Для формы она спрашивала согласия родителей. Ей так хорошо было известно, что они хотят того же, чего хочет она. Письмо ее лучилось счастьем, торжествующая уверенность которого ничем не могла быть смущена. Мрачная загадка терзаемого муками мира приобретала теперь смысл! Юная любовь, поглотившая все ее существо, не находила, чтобы всеобщие страдания были слишком высокой ценой за цветок, который она срывала с окровавленного розового куста. Сострадание сохранилось однако в сердце Розины. Она не забыла чужого горя, не забыла отца и его забот; но она обнимала страдальцев счастливыми руками: она как будто обращалась к ним с простодушием и мягким самомнением счастливого человека:

– "Дорогие друзья, не мучайте себя так своими идеями! Вы неразумны. Не надо печалиться. Вы же видите, что счастье приходит…"

Растроганный Клерамбо смеялся, читая ее письмо…

Конечно счастье приходит! Но не у всякого есть время ожидать его… Поклонись ему от меня, малютка Роза, и не выпускай его…

Часов около одиннадцати зашел проведать Клерамбо граф де Куланж. Он застал на карауле у дверей Моро и Жило. Согласно своему обещанию, они явились эскортировать Клерамбо; но придя на час раньше, чем нужно, молодые люди не решались зайти. Клерамбо велел их позвать и пошутил над их усердием. Они сознались, что не доверяли ему; боялись, как бы он не удрал из дому без них. И Клерамбо признался, что у него была такая мысль.

С фронта пришли хорошие известия. Немецкое наступление как будто приостановилось, и чувствовались странные симптомы спада волны; слухи, и повидимому обоснованные, позволяли предположить, что в этой огромной массе происходит какой-то тайный процесс разложения. Говорили, что немцы дошли до предела напряжения своих сил и надорвались. Атлет стал инвалидом. Говорили о революционной заразе, занесенной из России войсками восточного фронта.

Со свойственной французскому уму подвижностью вчерашние пессимисты стали кричать о близкой победе. Моро и Жило учитывали умиротворение страстей, скорый возврат к здравому смыслу, примирение народов, торжество идей Клерамбо. Клерамбо убеждал их не слишком увлекаться иллюзиями. И он в шутку стал им рассказывать, что произойдет, когда мир будет подписан (ведь рано или поздно это должно же случиться!).

– Мне кажется, – говорил он, – я вижу, паря над городом, подобно хромому бесу, ночь, мерную ночь после перемирия. Я вижу в домах, отгородившихся ставнями от радостных криков улицы, бесчисленные сердца в трауре; целые годы они крепились, поддерживаемые суровой мыслью о победе, которая даст смысл их бедствиям, ложный, обманчивый смысл; теперь они могут наконец отдохнуть после напряжения или же разбиться, уснуть, умереть! Политики будут мечтать как можно скорее и как можно выгоднее использовать выигранную партию или же перевернутся еще раз на своей трапеции, если расчет был неверен. Профессионалы войны постараются продлить удовольствие или же, если им этого не позволят, возобновить его при первой представившейся возможности. Довоенные пацифисты повыползают из своих нор и снова все окажутся на посту, развернувшись в шумных демонстрациях. Старые маэстро, в продолжение пяти лет колотившие в барабан в тылу, снова появятся с оливковой ветвью в руке, с умильной улыбкой на устах и будут говорить о любви. Бойцы, которые клялись в окопах, что никогда не забудут, готовы будут принять всякие объяснения, поздравления и рукопожатия, с какими пожелают к ним обратиться. Ведь так тяжело не забывать! Пять лет смертельного напряжения располагают к любезности, от усталости, от скуки, от желания развязаться. Победные песенки заглушат горестные вопли побежденных. Большинство будет думать только о том, как бы возобновить старые довоенные дремотные привычки. На могилах попляшут, а потом уснут. Война превратится