Клерамбо - Ромен Роллан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нашлась одна националистическая газетка, которая разожгла злые инстинкты, дремавшие в этих бедных людях. Она жила эксплоатацией подозрительности и ненависти. Это называлось у нее: работать над возрождением Франции. Франция сводилась для нее к ней самой и ее друзьям. Она напечатала против "Клерамбоша" ряд кровожадных статей, вроде тех, что так хорошо удались против Жореса; она возбуждала общественное мнение, вопя, что для покровительства изменнику пускаются в ход тайные влияния и что если не быть на страже, то ему дадут улизнуть. И она взывала к народному правосудию.
Виктор Воку ненавидел Клерамбо.
Он не был знаком с ним. Ненависть не нуждается в знакомстве. Но если бы он с ним познакомился, то возненавидел бы его еще больше. Не зная еще, что Клерамбо существует, он был прирожденный его враг. В каждой стране есть расы умов, более враждебные между собой, чем расы, различающиеся по цвету кожи или по цвету мундиров.
* Так называлось во Франции министерство де Брой с монархическими тенденциями, сменившее в 1873 г. правительство Тьера. (Прим. перев.)
Он происходил из зажиточной буржуазии западной части Франции, из семьи чиновников Империи и Нравственного Порядка*, уже сорок лет замкнувшейся в злобе бесплодной оппозиции. В департаменте Шарант у него было имение, в котором он проводил лето; остальное время Воку жил в Париже. Жидковатая семья – обычное в его классе явление. Он направлял на нее и на себя инстинкты властвования, которым не находил применения в жизни. Самообуздание придало им деспотический характер. Он тиранил своих родных, не подозревая об этом. Считал свою власть неоспоримым правом и обязанностью. Слово "терпимость" было для него бессмыслицей. Он не мог ошибаться. А между тем Воку был человек умный, с большой нравственной энергией, – даже сердечный, но весь обросший заболонью, как старый узловатый ствол. Лишенные выхода наружу, силы его конденсировались внутри. Он ничего не поглощал извне. Когда он читал, когда путешествовал, то смотрел в книгу и на природу враждебными глазами, мечтая только о том, чтобы поскорей приехать домой. Ничто не пробивало кору; вся жизнь притекала к нему снизу, из земли: от Мертвецов.
Это был тип человека, когда-то сильной породы, но одряхлевшей, не имеющей больше достаточно жизненной энергии, чтоб распространяться извне; все силы таких людей сосредоточиваются в чувстве агрессивной обороны, с недоверием и антипатией наблюдают они разливающиеся кругом, и в своем народе и в других странах, молодые новые силы, подрастающие нации и классы, все страстные, неуклюжие усилия, направленные на социальное и моральное обновление. Подобно бедному Барресу с его худосочным героем*, они нуждаются в стенах, преградах, границах, врагах.
* "Мы с Симоном поняли тогда свою ненависть к иностранцам, к варварам, и свой эготизм, в котором мы замыкаемся вместе с нашей маленькой духовной семьей. Кто хочет жить, первым делом окружается высокими стенами; но в свой запертый сад он вводит тех, кто руководится чувствами и интересами, родственными его собственным" (Свободный человек).
На протяжении трех строк этот "свободный человек" трижды говорит "замыкаемся"… "запертый"…"окружаемся стенами"… (Прим. автора.)
Так и жил Воку в этом осадном положении и подчинял ему свою семью. Его мягкая, угрюмая, безличная жена нашла единственный способ вырваться на волю: она умерла. Оставшись один со своим трауром, за который он ревниво держался, как и за все, что принадлежало ему, Воку бдительно охранял молодость своего единственного тринадцатилетнего сына и научил его самого стоять на страже вместе с ним. Странно! Производить сыновей, чтобы бороться с будущим!.. Будь юноша предоставлен самому себе, он наверное инстинктом нашел бы жизнь. Но в отцовской тюрьме он стал добычей отца. Запертый дом. Мало знакомых. Мало книг. Мало газет. Один только листок, окаменелые принципы которого отвечали консервативной (в трупном смысле) потребности Воку. Его жертва – сын – не мог ускользнуть от отца. Воку насадил в нем свой душевный недуг, подобно тем насекомым, что кладут яйца в живое тело другого насекомого. А когда грянула война, Воку повел сына в комиссию по набору и записал на службу. Для подобного человека Отечество было возвышеннейшим существом, святая святых. Чтобы опьяниться им, ему не нужно было дышать воздухом, насыщенным внушениями толпы (с толпой он не смешивался). Отечество было в нем. Отечество, Прошлое, неувядаемое Прошлое.
Сын Воку был убит, как и сын Клерамбо, как сыновья миллионов отцов, за веру этих отцов, за отживший идеал, в который они не верили.
Но Воку не знал сомнений Клерамбо. Сомневаться! Он не понимал, что значит сомневаться. Он презирал бы себя, если бы поддался сомнениям. Этот сухой человек страстно любил сына, хотя никогда не показывал ему своей любви. И он не мог проявить ее иначе, как в форме страстной ненависти против тех, кто убил этого сына. Себя он не включал в число убийц.
Средства мщения были у Воку ограничены. Ревматик, сухорукий, он хотел пойти добровольцем на фронт, но его не приняли. А действовать надо было. Единственным его оружием была мысль. Один, в опустелом доме, в обществе мертвой жены и мертвого сына, он по целым часам предавался кровожадным размышлениям. Как зверь, мечущийся по клетке и потрясающий ее прутья, они яростно топтались у него в огражденном окопами круге войны, все время подстерегая брешь, куда можно было бы ринуться.
Статьи Клерамбо, отмеченные газетными крикунами, привели его в крайнее раздражение. Разве можно было упустить такую богатую добычу?.. На основании тех немногих сведений о Клерамбо, какие у него были еще до войны, он терпеть его не мог. Как писатель Клерамбо внушал ему антипатию своими новыми художественными приемами, а как человек отталкивал своей любовью к жизни и людям, своим демократическим идеализмом, немного наивным оптимизмом и европейскими интересами. Инстинктом ревматика (у которого поражены не только суставы, но и ум) Воку с первого же взгляда отнес Клерамбо к числу людей, устраивающих сквозняк в доме с закрытыми дверями и окнами – Отечестве. Отечестве, как он понимал его: другого для него не было. Ему не нужно было подстрекательства газет, чтобы увидеть в авторе "Призыва к живым" и "Прощения, испрашиваемого у мертвых" неприятельского агента, – врага.
И снедавшая его лихорадка мщения набросилась
