Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Несомненно, в творчестве Сайидо новые стилистические тенденции заявляют о себе прежде всего обилием непривычных, «чужеродных» слов, которые в классической лирике употреблялись в ограниченных контекстах. В процитированной ранее газели присутствует характерная для поэзии индийского стиля и повторяющаяся у большинства авторов лексика – «водоворот», «пузырь», «сова». Мотив бейта, в котором упоминается сова, является противительной трансформацией традиционного мотива, построенного на представлении о том, что попугай учится говорить, глядя в зеркало.

Рассказывая о том, что ему пришлось сменить литературное поприще на ткацкое ремесло, Сайидо сравнивает себя с пауком:

Ради пропитания я занимаюсь ткачеством, как паук.

Дом мой весь из веревок, как у канатоходца.

В новом стиле становятся частотными достаточно редко встречавшиеся в поэзии прошлых веков слова «мельница» (асйа), «мельничный жернов» (санг-и асйа), «пузырь (пена) на воде» (хубаб), «смерч» или «водоворот» (гирдаб), «фонтан» (фавара), «сова» (джугд), «паук» (анкабут), «жила» (раг) и др. В поэзии индийского стиля все они служат основой для построения множества мотивов, и Сайидо использует их в различных контекстах. Например, рассуждая о порочности нравов своего времени, поэт говорит:

Так как люди вместо воды пьют кровь друг друга,

Стали безмозглыми, словно пузыри, чаши их голов.

В другом стихотворении, говоря о жизненных тяготах, поэт замечает:

Чашу свою, подобную пузырю, томимый жаждой, принес

                                                                                       я к морю,

Но и она выпала из моих рук и упала в море.

Жалуясь на превратности судьбы, Сайидо применяет сравнение с мельничным жерновом (санг-и асйа):

Прежде чем мне достанется от переменчивой судьбы

                                                                         хотя бы зернышко,

Словно мельничный жернов станет чалма на моей голове.

В творчестве Сайидо Насафи также намечается тенденция к разрушению традиционных семантических связей внутри мотивов, построенных на устойчивых парных образах. Это отчетливо видно в следующем бейте с использованием традиционной пары «мотылек – свеча»:

Свеча после убийства мотылька покушается и на себя —

Кровь невинно убиенного опаляет подол убийцы.

Или такой пример:

Эй, мотылек, не зови меня настойчиво на шумное сборище,

Покуда жив, подобно свече, пожираю я самого себя.

Поэт переосмысляет традиционную схему развертывания мотива, в соответствии с которой мотылек, сгорающий в пламени свечи, олицетворяет влюбленного-мистика, достигшего растворения личности в возлюбленной-Абсолюте (фана). И в первом, и во втором бейтах стандартная семантика отношений мотылька и свечи разрушается. В первом примере, видимо, идет речь о жестокой возлюбленной, которую могут поразить муки совести из-за страданий безнадежно влюбленного. Второй бейт аллегорически представляет тему затворничества истинного поэта, сжигающего себя в огне вдохновения. Тему творческих мук разрабатывали и другие мастера поэзии индийского стиля. Достаточно вспомнить бейт Калима Кашани: «В тот день, когда попугай окрасил свой клюв кровью, стало ясно, каков удел мастера слова». Тот же Калим сравнивает себя с «восковым саженцем», т. е. свечой, которая, только сгорая, приносит плоды. В одной из газелей с радифом «огонь» (атиш-аст) Сайидо прямо уподобляет себя свече:

Я – свеча, и в жилах моей души беспрерывно – огонь,

Во рту у меня – волны воды, а на языке у меня – огонь.

Подлые тираны спалили руины моего жилища,

Я стал бездомной совой, и гнездо мое – огонь.

Я – соловей, но мое излюбленное место – горящая топка,

Зелень для меня – зола, и сад мой – огонь.

С тех пор, как я удалился с горной вершины кумиров,

Смерч – мой конь, а караван – огонь.

О ты, что ведешь со мной торговлю, подумай о себе:

Ложе мое – в дыму вздохов, а в лавке моей – огонь.

Сегодня я вел беседу [с гостями] без вина и певца,

Я освещаю дом, пока мой гость – огонь.

У царства моей груди нет иного союзника, кроме ожога,

Сайидо, сегодня твой любимый друг – огонь.

Эта газель, напоминающая по тону и строю многие лирические жалобы (шиква) старших современников Сайидо, в том числе и газель Калима Кашани с радифом «ожог» (даг), отличается высокой концентрацией узнаваемой лексики индийского стиля: «жила» (раг), «волна» (маудж), «сова» (джугд), «смерч» (гирдаб), «вести торговлю» (сауда кардан в значении «вести любовную игру»), «лавка [на базаре]» (дукан). Возможно, речь идет о каком-то конкретном событии в жизни поэта, когда ему пришлось покинуть дружеский круг («горную вершину кумиров» – сар-и кух-и бутан) и вновь пуститься в странствие.

Сайидо Насафи возрождает традицию стихотворного жанра прение (муназира), практически забытого в персидской литературе после XI в. (Асади Туси). Он пишет монорифмическое произведение «Весеннее» (Бахарийат), которое представляет собой спор восемнадцати животных, разбитых на пары и доказывающих свое превосходство друг над другом (мышь и кошка, кошка и собака, ягненок и волк, газель и тигр, слон и носорог и т. д.). В соответствии со сложившимся каноном Бахарийат открывается главами интродукции, включающими мусульманскую картину мира, славословие Творцу и пророку Мухаммаду, самовосхваление поэта. Сохраняя традиционную структуру поэмы-маснави, автор, тем не менее, слагает ее в другой – монорифмической – системе рифмовки. Подобное использование монорима напоминает стихотворную сказку Закани «Мыши и кот», которая тоже выдержана в единой рифме. По содержанию поэма Бахарийат перекликается и с суфийскими иносказаниями «Языка птиц» ‘Аттара и «Поэмы о скрытом смысле» Джалал ад-Дина Руми, и с социально-сатирической аллегорией «Мышей и кота» Закани. Основная идея сочинения – необходимость всеобщего примирения и единения. Выразителем этой идеи выступает Муравей, который доказывает, что и слабые, объединившись, могут победить сильного, и залог успеха – в их единении. После того как Лев провозглашает свое превосходство над другими животными и утверждает, что все богатыри по сравнению с ним ничтожнее муравья, ему возражает именно Муравей:

Какой-то муравей проходил мимо в заботах о пище.

Подошел он ко Льву и сказал: «О Рустам нашего времени!

Разве ты не знаешь о союзе муравьев?

А если знаешь, то почему считаешь нас слабыми

                                                                             и немощными?

Твое потомство – пища для моих домочадцев,

Мой дом всегда полон новорожденных львят.

Мои воинственные дети сегодня побеждают львов.

Моя немощная родня правит тобой.

Слышал ли ты о муравье, который когда-то Сулаймана

Угощал по своему обычаю бедрышком саранчи?

Эту силу он