Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нашем городе любое искусство, кроме молчания, – позор,
Вздох влюбленного – это потеря цвета (ранг паридан) [лица].
Произнесение стихов, т. е. говорение, состояние, противоположное молчанию, – это искусство, которое в родном городе поэта оборачивается позором. Внешне речь идет о том, что в этом городе не ценится талант поэта. Однако второе полустишие дает возможность и другой интерпретации. В городе божественной любви – высшее мастерство есть молчание, к нему призывал в своих газелях великий Джалал ад-Дин Руми. Второе полустишие связано с первым сложнейшими ассоциациями, лежащими в глубине подтекста. Облечение смыслов в слова ассоциируется у Шауката с цветом, отсутствие цвета – это и есть молчание. Страдания любви, рождающие вздох, заставляют влюбленного бледнеть, лишают его румянца, что сравнимо с молчанием поэта. Отметим, что мотив «потери цвета» позже использовали и авторы новейшей эпохи. Например, Нима Юшидж, основоположник «новой поэзии» (ше‘р-е ноу) в Иране, назвал свою раннюю поэму «История побледневшего» (Кессе-йе рангпариде, 1922)[38], а еще один известный поэт XX в. Сохраб Сепехри озаглавил свой первый поэтический сборник «Смерть цвета» (Марг-е ранг, 1951). Этот мотив встречается у Шауката не раз и в основном применительно к сложению стихов:
Шаукат, красочная роза стихов, что расцвела,
Забрала цвет у побледневшего лика твоего языка.
В газели, начатой мотивом молчания и потери цвета, поэт возвращается к этим образам еще в нескольких бейтах, построенных на любовных мотивах, причем как в прямой, так и в противительной интерпретации:
Испытывая стыд перед тобой, лишилось румянца вино,
Ведь струя вина, словно струя воздушная, бесцветна…
От описания слез в руке стал разноцветным тростниковый
калам,
Приди, спроси у моих глаз, что это за хитрость…
Осколок красоты в твоем зеркале знает,
Если роза идет в рост – это потеря цвета.
Завершается стихотворение одним из программных высказываний Шауката, который видит красоту поэзии в нетривиальной реализации поэтического смысла в слове:
От мысли о жемчугах стала странницей (гариб) моя фантазия
(хийал-ам),
Между смыслом и словом пролегли тысячи фарсангов.
Под «мыслью о жемчугах» может пониматься как обдумывание замысла газели, сложение которой в персидской поэзии устойчиво ассоциировалось с нанизыванием жемчуга на нить, так и мысль о пролитых слезах, о которых идет речь в одном из бейтов, а еще, возможно, о феноменах красоты возлюбленной – капельках пота на лике красавицы или ее белоснежных зубах. Образная игра здесь построена на многозначности слова гариб, обозначающего и «странный, диковинный, редкий», и «странник, скиталец». Итак, благодаря замыслу поэта его творческая мысль, скитаясь, находит и сопрягает необычные, «странные», далекие смыслы (ма‘ни) и словесные выражения (лафз). Именно такое, соответствующее заявленному критерию смысловое и словесное построение бейта, в котором смысл сложно сопрягается с выражениеи, мы и находим в начале газели.
Среди газелей Шауката много таких, в которых мотивы поэтического творчества выходят за рамки финального бейта и прихотливо переплетаются с другими темам, образуя сложные ассоциации и удивительные картины, как в газели с радифом «бумага» (кагаз-ра), в котором они сопровождают образ любовного письма:
Вином раскрасил я лицо бумаги,
Языком пламени придал глянец цветам на бумаге.
Послал я свиток (тумар) своих горестей любимой,
Должны прямо по пламени бежать ноги бумаги.
Мир и люди его пришли в соответствие друг другу,
Словно нарисованные рыбы в море бумаги.
Свод небес обрушился от потока моих слез,
Одна капля влаги – камешек для вощения бумаги.
Шаукат, сборник моих записей (сафина) переполнился
прозой,
Кладовая набросков стихов – море бумаги[39].
В этой элегантной газели визуализирован процесс писания письма, но в ней читаются и намеки на горячие мольбы, содержащиеся в послании, и на традиционные для газели сценки ночного винопития при свече, и привычная гипербола – сель слез страдающего влюбленного, пролитых в разлуке. А кроме этого лексический набор (краска, глянец, цветы, свиток, рисунки на бумаге) дает нам целостный образ страницы рукописной книги, украшенной миниатюрой.
В других стихотворениях, становясь доминирующими в лирических переживаниях и размышлениях автора, мотивы авторской рефлексии переходят в жанровый регистр самовосхваления. Вот, к примеру, несколько бейтов газели, в которой эти мотивы выходят на первый план:
Каждая газель – розовый куст из сада разума для меня,
Разноцветные матла‘– это цветы в корзине для меня.
Нападки на меня из-за успеха моих стихов,
Выдающиеся мисра‘– рука, дающая отпор, для меня.
Перо моей мысли – стрела, разящая мой стон,
Омовение главы – зеркало, [полированное] войлоком
для меня…
Клевета людская превращает меня в признанного мастера —
Немалой милостью оказались завистники для меня.
Традиционные мотивы самовосхваления Шаукат облекает в изощренную словесную форму, однако основная мысль его в целом понятна – что бы ни происходило с поэтом, какие бы превратности судьбы ему ни выпадали, все превращается в источник его вдохновения и ведет его к славе. Если обратиться к другим высказываниям Шауката о поэтическом таланте, в них ярко проявляется характерная для индийского стиля тенденция переноса качеств совершенного слова в визуальный ряд. Приведем некоторые примеры такой визуализации, демонстрирующие неисчерпаемую фантазию автора:
Наше перо превратилось в фонтан изумрудной воды,
О, сколько слов зазеленело от быстроты его движения!
Или такой финальный бейт газели:
На ухе розы остался ожог от молнии слушания, Шаукат,
Когда все соловьи прониклись пылкостью моего напева.
Вот еще один блестящий пример:
С тех пор как я переписал алую тетрадь [кровавых] слез,
От красочных фантазий мой Диван стал похож
на европейский дом.
А еще поэт говорит так:
Для нас замысел стихов – это прогулка в цветнике,
А [поиски] звучаний под цвет значений – собирание цветов.
И, наконец, вот эти строки:
Изящество – манера моего пера, приносящего всюду весну,
Прожилка [лепестка] розы – нить в переплете моего Дивана.
Фонтан с изумрудной
