Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Когда у младенца на губах обсыхает молоко,

                                                   становится сладким его Слово.

Эта газель – не только размышление о свойствах стихотворной речи одного из наиболее последовательных приверженцев «новой манеры» в персоязычной поэзии, но и лирический венок, сплетенный из любимых мотивов Саиба: наслаждение совершенством стиха в кругу друзей-поэтов – это пиршество слова; муки творчества как необходимое условие рождения поэзии – это красочность слова; философское постижение реальности, изощренность и утонченность мысли – это необычность и оригинальность слова; любовные страдания и красота любви во всех ее проявлениях – это источник слова. Поэтическое слово, как и в прошедшие эпохи, представляется средством достижения гармонии в реальном мире, полном горечи и печали, наполняет темноту светом Истины и помогает душе прозреть ее. И, наконец, обретение слова – это признак взросления человека, его вхождения в мир осознанной красоты.

О повсеместном распространении нового стиля персоязычной поэзии свидетельствует литературная деятельность ровесников и младших современников Саиба в культурных центрах Средней Азии, (Мавераннахра) и Хорасана – Бухаре, Самарканде, Герате. Примерно в одно время с ним или немного позже в этом регионе творили Назим Харави (1601–1671), Шаукат Бухари, Сайидо Наса-фи, Фитрат Зардуз Бухараи (1657 – начало XVIII в.) и др. В их поэзии прослеживается общность стилистических предпочтений, тем, мотивов и приемов украшения стиха.

Общей в творчестве многих поэтов индийского стиля была отмеченная ранее тема единства и единения, предполагающая как религиозно-мистические, так и социальные коннотации. Она имела несколько устойчивых реализаций, в том числе и в образе книжного переплета (ширазе). У Назима Харави, например, есть такой бейт:

Для людей в их надеждах дружба является

                                                            мастером-переплетчиком.

Органы тела связаны между собой кровеносными сосудами

                                                                                       и нервами.

Приведенный пример представляет интерес по ряду причин. Он демонстрирует один из вариантов излюбленной в индийском стиле фигуры «приведение примера», когда обе части бейта – мисра‘ – содержат афоризмы (мисал). В рамках одного бейта у Назима сочетаются социальные и натурфилософские мотивы и лексика. Кроме того, автор, по всей видимости, развивает известное высказывание Са‘ди из Гулистана о людях – членах одного тела.

Мотив переплета в значении объединяющего начала можно найти и у Саиба:

Отзывчивость делает незнакомцев друзьями,

Волна вина служит переплетом разладившемуся разговору.

Шаукат Бухари (Бухараи)

Кроме Саиба и Назима образ переплетенной книги часто использовал Шаукат Бухари (Бухараи) (ум. 1695), еще один последовательный обновитель стиля, выходец из среднеазиатского литературного круга:

Множество листов в переплете – это узы единения.

Если тростинки сплетаются вместе, получается циновка.

Первый мисра‘ приведенного бейта имеет в другом стихотворении Шауката такой вариант продолжения:

Множество листов в переплете – это узы единения.

Если одиночества собираются воедино, получается общество.

Поэт, известный под именем Мухаммад Исхак Шаукат Бухари, родился в Бухаре приблизительно в 20-е годы XVII в. и происходил из торгово-ремесленной семьи. Его отец был менялой, знал грамоту и постарался дать сыну приличное образование. Судя по всему, поэтическая манера Шауката не нашла поддержки среди стихотворцев из его окружения в Бухаре, поэтому он долгие годы провел в скитаниях вдали от родины:

Незнакомцем я сделался для своей страны

С той поры как познакомился с незнакомыми поэтическими

                                                                                          смыслами…

Лицом я повернут к чужбине, а сердцем – к родине,

Попала моя соломинка между двух [кусков] янтаря.

Странствия приводят его в Герат, где он приобретает славу выдающегося поэта и некоторое время живет вполне спокойно и благополучно. Однако, будучи человеком свободолюбивым, он тяготился службой при дворе. Под предлогом паломничества поэт отправляется в Мешхед, а затем долго путешествует по Ирану. В нескольких газелях поэт свидетельствует о намерении отправиться в Индию, так что, очевидно, и он тоже признавал эту страну центром поэзии своего времени и горел желанием посетить ее. Однако не все исторические и историко-литературные источники подтверждают пребывание Шауката в Индии. Тем не менее в его стихах упоминание Индии встречается неоднократно, в том числе и в хвалебном тоне:

Расцарапал я ногтями свою грудь,

Рубашку своей наготы на себе порвал,

Оттого что Иран меня, подобно нити, запутал,

Я в Индию, сень для перлов, себя потянул.

Поэт не только жалуется на бедность, которая, судя по высказываниям многих мастеров слова, была обычной для них в ту эпоху, но указывает на то, что индийские меценаты более расположены к поэтам, чем сафавидские правители.

Газели Шауката отличает обилие мотивов авторской рефлексии, в которых его эстетические предпочтения выражены последовательно и ярко. Приведем газель, в которой мистически окрашенные любовные мотивы переплетены с мотивами тематического блока «поэт и поэзия»:

Слово благодаря мягкости моей манеры обретает новый блеск,

Светильнику речи дает масло мой бойкий язык.

Оттого что множество влюбленных не выпускает из рук

                                                             та красавица в алой каба,

Костяшки ее пальцев, словно коралл, выкрашены в цвет хны.

Сердце влюбленного разбивается от его собственной досады,

Из-за своей слабости зерно, поменявшее цвет, попадает

                                                                                    на мельницу.

В каждый член моего тела бросил меч отблеск ее улыбки,

И оттого раны показывают кости, как смех – зубы.

Не появляется в дверях знатока смысла предмет его желания,

Разве может мастер лживых речей получить михраб

                                                                               для молитвы?

Небосвод окрасил наш дом в цвет соломы,

И теперь этому строению опасна волна, что уносит солому.

Волна удачи – это строка в рукописи моей печали,

Книга моей счастливой звезды разлинована крылом птицы

                                                                                                Хума.

Земля поэзии мастеров не нуждается в коврах,

У них есть циновки, сплетенные из их изощренных мыслей.

Не удивительно, что скорость письма у меня, как у Шауката,

Ведь от красочных мотивов у него под ногами сплошной

                                                                                                 огонь.

В этом стихотворении мотивы страданий, приносимых жестокой красавицей (бейты 2, 3, 4), соседствуют с образом совершенной поэзии, которую, по мысли Шауката, должна отличать мягкость (нарми), печаль (хасрат), изощренность (пичидаги), красочность (рангини). В приведенном стихотворении характерная для суфийской лирики мысль о том, что лживость и лицемерие препятствуют познанию Истины, может быть спроецирована и на речь поэта, которая должна обладать искренностью.

У Шауката встречаются «странные»