Оазисы (СИ) - Александр Цзи

— Как оно, по-твоему, выглядит?

— Как абсолютная свобода!

— Поверь, Себастьян Келлер, у нас когда-то была абсолютная свобода. Мы умели творить миры и задавать законы бытия, мы зажигали солнца и осушали океаны. Мы летали быстрее и выше птиц, плавали стремительнее и глубже рыб. Мы были богами, пред силой которых склонилась сама природа… Но это не дало нам ничего, кроме боли и страдания.

— Возможно, вы совершили ошибку!

— Возможно, ты прав. Наши ошибки слишком дорого всем обходятся. Но ты, похоже, не беспокоишься об ошибках, верно? И пролитая кровь тебя не пугает? Ты готов перешагнуть через один труп или множество ради достижения своих целей. Когда-то ты убил того несчастного татуировщика из твоего Оазиса Галльфран, затем спровоцировал уничтожение религиозными фанатиками Оазиса Хоу Верден. И душа твоя спокойна и лишь горит жаждой достигнуть конечной цели: свободу всем и каждому вне зависимости от его личных желаний…

Алан не выдержал и перебил Основателя, что само по себе было жутким богохульством:

— Себ! — крикнул он. — Так это ты убил татуировщика? Ты сказал, что его зарезали в пьяной драке!

— И не соврал, — усмехнулся тот. — Его действительно зарезали в пьяной драке. Мы с ним напились и подрались. Ты не можешь обвинять меня во лжи.

— Ты ввел меня в заблуждение! А это и есть ложь! Наверное, ты и Ингвара пытал умышленно?

— Ты сам себя ввел в заблуждение, мой старый друг. А я… Что касается меня, то я всегда знал цену силы. Одним она дается при рождении — просто потому, что им повезло, — он выразительно глянул на Алана, и тот вспомнил, что стоило Себу знакомство с Тварью Дебрей, — другие достигают ее ценой большой боли, потерь и мучений. У всего есть цена: Пилигримы не знают покоя дома и семьи, а Оседлые — вкуса свободы странствий… Я нарушил тысячелетний порядок — но не для себя, а для всех людей. В моем мире привилегии будут раздаваться не при рождении, как это происходит сейчас. Если кто-то пожелает странствовать, он будет странствовать; если кто-то захочет сидеть на месте, то будет сидеть на месте. Никакой несправедливости. Никакого насилия.

— Тебе ли говорить о насилии?

— Мое насилие будет последним. В новом мире таким, как я, не будет места. Честно признаться, в нем не будет места и Пилигримам, но что поделать… у всего есть своя цена, я уже говорил… Кстати, о Пилигримах: вы ведь тоже ограничены Черной границей, только у вас она проходит в голове. Вы не интересуетесь, почему мир таков, каков он есть; откуда он возник и куда идет; можно ли его переделать? Многие из вас страдают оттого, что их сыны и дочери не способны ходить по Дебрям, но никто из вас не задумался, можно ли это изменить.

— Тиберий хотел это изменить, и что у него получилось? — спросил Алан.

— О да, Тиберий был не совсем обычным Пилигримом. Он-то и рассказал мне легенду, что передается из поколения в поколение среди особенных Пилигримов. Легенду о Разрушенных Оазисах. Подозреваю, что эту байку запустили Основатели… — Себ обратился к сияющей троице в центре зала. — А я ведь прав, да?

— Ты прав, Себастьян Келлер. Именно мы давным-давно оставили информацию об этих Чертогах среди тех Пилигримов, кто хоть раз в жизни задумался бы о несовершенстве мира. Мы ждали, когда к нам явятся Двое, что будут решать судьбу мира. И вот мы дождались.

Себ удовлетворенно кивнул.

— Я хорошо понимаю вас, Основатели. Хоть я и не настоящий Пилигрим… хоть Парадайз признал в конце концов во мне Пилигрима… Я понимаю, что вы оставили лазейку — на случай, если созданный вами мир ошибочен. Большинство Пилигримов слушали эту байку и забывали, однако были и те, кто запоминал. Но практически никто не отправлялся на поиски Разрушенных Оазисов. И это лишнее доказательство того, что в ваших головах тоже пролегает Черная граница. И ее почти невозможно так просто разрушить.

— И как ты разрушишь границу в наших головах, Себ? — спросил Алан.

— Она разрушится сама, когда будут уничтожены реальные Черные границы. А сделаю я это с помощью Основателей.

Основатель мягко произнес:

— Ты должен нас убедить. Мы послушаем того из Двоих, кто одержит победу.

— Мы должны сражаться? — вырвалось у Алана.

Себастьян усмехнулся.

— А ты еще не понял? Мы — Двое, что решают судьбу мира. Основатели подчинятся победителю на этом суде.

— И как мы должны сражаться?

За Себастьяна ответил Основатель:

— Любыми доступными вам способами. Двое должны доказать свою правоту даже ценой своей жизни. Таков закон.

***

— Нет!

Алан встрепенулся: кричала Кассия.

— Это несправедливо! Основатели, почему вы допускаете такое? Вы просто перенесли на нас ответственность и играетесь нашими жизнями? Что вы за боги такие? Злые детишки, что играют в игрушки…

Тэн громко ахнул от подобного святотатства.

Алан тоже подумал, что Кассия слишком дерзка, хотя и был, в сущности, восхищен ее смелостью и тем, что она беспокоится о нем.

Основатель ничуть не оскорбился:

— Мы не можем решать, Кассия Ринн. Нас давно нет, осталась лишь блеклая тень нашей сути… а она не принимает решения, она подчиняется. У Двоих есть мудрость — они прошли через многое и потеряли многое, но также многому и научились. У Двоих есть храбрость — иначе они не пришли бы сюда. У Двоих есть решимость и вера в свою правоту. Теперь, когда они здесь и готовы отстаивать свою точку зрения, настал час битвы.

Сияние замерцало, высокая тройная фигура беззвучно отодвинулась в сторону, открывая взору ринг, утопленный в полу. Вокруг сияющей фигуры беззвучно плавали фосфоресцирующие призрачные угри.

— Посмотрим, чья храбрость, решимость, вера и мудрость сильнее… — проговорил Основатель. — А пока вы можете прояснить те вещи, которые хотели прояснить, задать вопросы и получить ответы. Ибо больше такого шанса может и не быть.

Алан поглядел сначала на Основателя, потом на Себа. Еще чуть позже — на Кассию. У него представилась возможность задать Основателю любой вопрос, но все вопросы выветрились из головы. Тогда он повернулся к Кассии:

— Я тебя люблю… — Он сам удивился, что произнес эти слова. Они вылетели внезапно, сами собой, будто давно дожидались, когда Алан откроет рот. Его голос окреп: — Слышишь, Кассия? Я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — спокойно отозвалась та, ничуть не медля. Ее, напротив, не удивили эти слова. — Я тоже тебя люблю, Алан Аркон!

Когда еще было признаваться в любви? Другого шанса, вероятно, и не представится больше.

— Тебя не обижали? — спросил Алан, не беспокоясь о том,