Беллона - Анатолий Брусникин

— Понимаете, у англичан хватает собственных хирургов. А здесь я в среднем делаю по двадцать операций в день. Очень надеюсь, что случится большое сражение или генеральная бомбардировка. Тогда работы будет еще больше. Если война продлится полгода, у меня в послужном списке накопится три или четыре тысячи операций!

— Ммм? — изобразил заинтересованность Бланк.

— Каждую я для памяти записываю в тетрадь. Вот, видите? — Финк достал тетрадку. — «A. r. f.» — amputation of right forearm[8], «P.b.w.a.» — penetrating bayonet wound of abdomen[9], и так далее. А в конце дня получаю в канцелярии подтверждающий документ. Когда я вернусь, во всей Америке не сыщется хирурга с таким опытом. Раньше я был счастлив, зарабатывая двадцать долларов в неделю. А теперь легко добуду место, приносящее в десять раз больше!

Слушая жизнерадостную болтовню американца, Бланк ждал, когда начнется настоящая гроза. Наконец оконное стекло побелело от вспышки. По стеклу заколотил ливень.

— Проклятье, — обеспокоился Финк. — Как же я буду добираться? Плыть на лодке, потом идти пешком. Вымокнешь до нитки. У меня есть зонт, но при таком ветре от него никакого проку.

— Берите мой плащ. Мне он не нужен. Сегодня я заночую здесь, у знакомого инженера. После как-нибудь отдадите. Не к спеху, у меня есть запасной.

Врач ужасно обрадовался и стал немедленно собираться, пока барон не передумал. Лекс заботливо опустил ему капюшон пониже, пожелал счастливого пути.

Из окна было видно, как за семенящим под дождем лекарем заскользили две легкие тени.

Вот и всё. Теперь можно целиком сосредоточиться на главном — отношениях с его превосходительством.

Уверенность в том, что русская армия перейдет в наступление на Черной речке, появилась у Лекса еще несколько дней назад.

— С тобой хочет познакомиться патрон, — сказал Лузгин (они накануне выпили на tutoyage[10]). — Я ему о тебе рассказывал. Naturеllement[11], аттестовал лучшим образом, вот Павел Александрович и выразил желание… Я знаю, mon cher, что ты бука, но мой тебе совет: не уклоняйся от такого знакомства. Это птица высокого полета, и главный его взлет еще впереди.

Разумеется, Бланк и не собирался упускать такую возможность. Состоится ли сражение, которое решит исход войны, зависело от усилий Вревского. Возможность общаться с этим человеком не через глупого Анатоля, а напрямую была бы несказанной удачей.

Про барона Вревского было известно, что он внебрачный сын гранд-сеньора екатерининской и александровской эпохи князя Куракина, баснословно богат и чрезвычайно влиятелен. Всю жизнь прослужил при особе императора, вследствие чего достиг генерал-адъютантского чина в необычно молодом возрасте. В Севастополь он прибыл безо всякой официальной должности, и это придавало положению Вревского особенную значительность.

— Что ж, я пожалуй, — небрежно сказал Лекс. — Как-нибудь при оказии представь меня.

Оказия устроилась в тот же самый вечер — и, как понял Бланк, не вполне случайно. Очень скоро разъяснилось, зачем «птице высокого полета» понадобился скромный инженер.

Лекс ожидал увидеть лощеного великосветского ферта вроде Анатоля, только покрупнее калибром — надменного аристократа, преисполненного сознанием собственного величия. Но Вревский оказался совсем не таким. Лицо у него было простое, солдатское, даже несколько грубоватое, обращение естественное и приветливое, разговор прямой и умный.

Понравилось Бланку уже то, что в первую же минуту встречи (она происходила в кофейне — большой палатке неподалеку от штаба) генерал спровадил Лузгина, дав ему какое-то пустяшное поручение. Потом, извинившись, попросил минуту подождать, пока прочитает письмо.

— От матушки, — сказал Вревский. — Весь день галопом, в мыле, не было времени.

Пока читал, суровое лицо с подусниками смягчилось, на губах появилась чуть насмешливая, но нежная улыбка.

— Маменька, маменька, — пробормотал Павел Александрович, бережно сворачивая листок. — Знаете, как она ко мне обращается в письмах? «Ваше превосходительство, дорогой мой сынок». Пишет, конечно, не сама — диктует. Так и не выучилась грамоте.

У Лекса, должно быть, удивленно приподнялись брови, и Вревский счел нужным объяснить:

— Разве вы не знали, что я — «лошак»? Так наши снобы называют детей, прижитых барином от крепостной. Мой батюшка был изрядный обожатель женского пола, но предпочитал крестьянок. Павел Первый пожаловал отца в Мальтийские командоры, а рыцари этого ордена дают обет безбрачия. Папенька с удовольствимем сделал вид, что принимает клятву всерьез, и на всю жизнь остался холостяком. А баронский титул своим бастардам выпросил у австрийского императора.

Генерал засмеялся, а Лекс снова подумал, что этот человек ему определенно нравится.

— Я сразу к делу, — сказал далее Павел Александрович. — Не люблю ходить вокруг да около, да и вы, насколько мне известно от Анатоля, экивоками не увлекаетесь.

— Слушаю, ваше превосходительство, — слегка поклонился Лекс. — О чем вам угодно со мною говорить?

— О грядущем сражении. Лузгин предварил меня, что вы, как и я, являетесь сторонником атаки на Федюхины высоты через Черную речку.

— Да, я убежден в рациональности этого плана, — ровным голосом ответил Бланк, а сам внутренне насторожился. Что за важность для большого начальника мнение какого-то инженеришки?

— Именно в рациональности! Разработанная мною диспозиция логически безупречна. Мы зайдем с фланга и свернем всю вражескую оборону, как скатывают ковровую дорожку. Я говорил государю и повторил князю, что готов сам пойти во главе штурмовых колонн! Удар будет внезапным для неприятелей, а нанести его нужно на рассвете 4-го августа.

— Почему именно четвертого?

Глаза Вревского торжествующе блеснули.

— Это главная изюминка моего плана. Третьего во всей французской армии будут отмечать день рождения императора Луи-Наполеона. Событие это празднуется пышно, с обильными возлияниями. А на исходе ночи, когда перепившиеся французы будут дрыхнуть, мы одним броском форсируем реку и захватим холмы. Еще рассветные сумерки не рассеются, а сражение будет уже выиграно!

Он еще некоторое время с увлечением описывал достоинства своего плана, но потом прервался.

— Я читаю в вашем взгляде недоумение. Чем оно вызвано?

— Не могу взять в рассуждение, ваше превосходительство, зачем вы тратите на меня время.

Генерал засмеялся, откинув назад крупную, с начинающимися залысинами голову.

— Да, экивоков вы точно не признаете. Вижу. Перестаньте величать меня «превосходительством», вы ведь не военный. Прошу именем-отчеством. Что же, раз мы оба люди прямые, сразу выкладываю карты на стол. Вы мне нужны, Александр Денисович. И даже необходимы.

— Я?!

— Да. В некий критический момент мне понадобится ваше содействие. Произойдет это, вероятно, через две недели. Князь колеблется, он человек нерешительный, боящийся ответственности. Его сиятельство отдаст приказ о наступлении, лишь если за это выскажется большинство старших военачальников. Я сейчас беседую с каждым из них по очереди, убеждая в правильности своего плана. На эту предварительную подготовку у меня уйдет еще приблизительно две недели. Потом состоится военный совет…

— Я все-таки не понимаю. Меня ведь на этот совет никто не позовет?

— Вас — нет. А вот мнение вашего шефа, генерала Тотлебена, будет значить очень много. Князь Горчаков относится к нему, как к святому оракулу. Суждение одного Тотлебена может оказаться весомее позиции всех остальных. Однако Эдуард Иванович, к глубокому сожалению, не является сторонником наступления — и в особенности наступления на Черной речке.

Теперь Лекс начал догадываться, куда клонит Вревский, но все же счел нужным придать лицу недоуменное выражение.

— Не прикидывайтесь простаком и не скромничайте, — улыбнулся Павел Александрович. — Если главнокомандующий прислушивается ко мне и к Тотлебену, то Эдуард Иванович, как говорят, прислушивается только к вам. Он как-то проговорился одному из штабных: «К Горчакову государь приставил барона Вревского, а ко мне великий князь приставил барона Бланка». Так что мы с вами два барона — пара. Разница между мною и вами состоит вот в чем: князь относится ко мне с опаской и ожидает подвоха, вам же удалось в короткий срок заслужить полное доверие Тотлебена. Так помогите же мне и моему плану, если вы в него верите. Попробуйте склонить Эдуарда Ивановича на нашу сторону.

Кажется, Вревский имел преувеличенное представление о влиянии Бланка на начальника инженерной части.

А может быть, и нет. Отношения с шефом представились Лексу в несколько ином свете. Он никогда не пытался изобразить из себя влиятельную персону, вхожую в высшие сферы, и уводил разговор в сторону, когда Тотлебен пытался выведать что-нибудь о Николае Николаевиче или «флуктуациях» в большом свете. Но эта уклончивость, вероятно, лишь укрепляла инженер-генерала в мнении, что барон Бланк прислан неспроста.