Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди

— Да!

Айталын с вызовом подбоченилась:

— Сбежала! Спряталась!

— Из дому?

— Ага! И не твое дело!

Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:

— И не твое!

Ко мне:

— И не твое тоже!

К мастеру Кытаю:

— А ты вообще кто такой?!

Нет, не зря я сравнил младшую сестру с боотуром. Дело не в отваге, дело в размерах. Малышка Айталын — мне, усохшему, по плечо, двумя пальцами переломишь — сегодня расширилась вдвое. Да будет стремительным ее полет, подумал я. Что гнев с людьми творит, а?! Зимняя папина доха из семи козьих шкур, мехом наружу. Без пояса и застежек, до самой земли, внаброску на плечи. Под дохой — другая доха: женская, из рыси, чуть ниже колен. Если не ошибаюсь, мамина. Под рысьей дохой — праздничный кафтан с вышивкой. Вон, по̀лы свисают и ворот торчит. И второй ворот торчит: кафтан попроще, ровдужный. Под ним, наверное, рубаха, а то и две, просто мне не видно. И шапки, одна поверх другой, из волка и росомахи. И штаны поверх штанов. Двойные меховые чулки с кольцами. Сапог тоже две пары. Почему я так решил? Ну, верхние-то она у папы стащила. С голых ног, или там с ног в чулках такие сапожищи точно бы свалились. Обстоятельная у меня сестренка, деловитая. Подготовилась к холодам. Как она не спеклась в этом облаке?

Как она стоит, не падает?!

— Лезь обратно, — буркнул Мюльдюн. — Живо!

Вид у него был задумчивый. Кажется, Мюльдюн прикидывал, где в его облаке могла спрятаться коварная беглянка, и как это место ловчее законопатить.

— Не полезу!

— Лезь, говорю. Домой летим.

— Я до̀ма!

— Что?

— Дома я, понял! Силач безмозглый!

— Ты? Дома?

— Да! Я здесь живу!

— С каких пор?

— С теперешних!

Мешок упал под ноги Айталын. Сестра прижала подбородок к груди, словно готовилась прыгнуть с крутого берега в холодную речку. Голос ее зазвенел от слез, а может, от злости:

— Пропадут они тут! Пропадут без меня!

— Не пропадем! — возмутился я.

— Пропадете пропадом! Откуда у вас руки растут?

— Откуда надо!

— Вот-вот! Мне лучше знать!

— А с тобой не пропадем?

— Со мной нет! Я вам стряпать буду!

— Мы и сами…

— Стирать! Убирать! Одежду латать!

Я поймал ее взгляд, брошенный на Нюргуна. Уж не знаю, как надо смотреть, чтобы видеть в голом волосатом громиле беспомощного, нуждающегося в няньке младенца, но Айталын это удалось. Я шагнул вперед, собираясь помочь Мюльдюну загнать упрямицу в облако, и никуда не шагнул, потому что чьи-то пальцы взяли меня за плечо. Подержали, удержали, отпустили. Нюргун протопал мимо нас, нимало не смущаясь своей наготой, и встал между Айталын и Мюльдюном. Сутулый, курящийся паром, он обождал, пока Айталын юркнет ему за спину, и выпрямился. В действиях Нюргуна не было ни угрозы, ни сомнений — одна спокойная решимость.

— Не люблю, — сказал он Мюльдюну. — Люблю.

И для верности указал, кого он любит, а кого не любит.

— Дурак! — с восторгом пискнула Айталын.

Ну, это она зря. Хорошо обзываться, когда в безопасности.

— В дом пошли, — вздохнула Умсур.

И вздохнула еще раз, когда малышка Айталын влетела в дом первой.

ПЕСНЯ ВТОРАЯ

В неволе выращенный исполин,Воле радуясь, как дитя,Всей широченною пятерней,Тяжеленной ладонью своейТак зашлепал увесисто по земле,Что о́тгулом заухала даль…Бурно мчались мысли его,Не помещались, видать, в голове.

1

Железные яйца мастера Кытая

Первым делом Айталын сунулась на кухню. Ишь ты, удивился я, следуя за ней. Вот так живешь, думаешь: «Нахальная у меня сестрица выросла!» — а она не просто нахальная, она хозяйственная! С придирчивостью, в которой угадывалась мама, Айталын изучала свои новые владения. Камелек, крючки-полки, котлы-миски. Простору больше. Потолок выше.

В потолке — черная дыра.

Привстав на цыпочки, я сунул нос в дыру. Хорошо, не сквозная — неба не видно. В дыре жужжало, копошилось, вздрагивало. Надеюсь, пчелы там не угнездились?! Обидевшись на мои домыслы, чернота ярко вспыхнула; раздался звонкий щелчок, и жужжание смолкло. Я заморгал, гоня прочь радужные круги, плавающие перед глазами.

— Ой, жарища! Так всегда будет, что ли?

Нет, это Айталын не у меня спросила: в дверях объявились Умсур с кузнецом. За их спинами горбился Нюргун: ему тоже было интересно. Не дожидаясь ответа, Айталын принялась стягивать с себя лишние одежки.

— Скоро остынет, не переживай.

— Станет холодно? Мы замерзнем?!

Айталын прыгала на одной ноге, с наполовину стянутым сапогом. Если похолодает, читалось на ее лице, может, сапог лучше не снимать?

— Раздевайся, — велела Умсур. — Сопреешь.

Я кивнул мастеру Кытаю на дыру в потолке: что за штука? Кузнец в смущении потупился: промашка вышла, бывает. В коридорчике заворочался Нюргун, и все поспешили дать ему дорогу. Простору на кухне сильно убавилось. Взгляд Нюргуна перебегал с блестящих котлов на мигающий огоньками камелек, с камелька — на полки с мисками; дальше, дальше… К счастью, он ничего не трогал, только глазел с детским интересом. Кажется, я начал привыкать к брату. Ну так, самую малость…

Позже, в коридоре, я нарочно отстал, пристроившись к Умсур.

— Мастер Кытай долго строил наш дом?

По опыту я уже знал: добиться внятного ответа от самого кузнеца — проще сосну с корнем вырвать.

— Год? Два? Пять?!

— Три дня, — отмахнулась моя старшая сестра.

— Эдакую махину?! Со всей утварью?!

— Много ли времени нужно птенцу, чтобы вылупиться?

— При чем тут птенец? Наш дом что, по-твоему, вылупился?

— Вроде того, — кивнула Умсур.

— Из яйца?

Я живо представил себе железное — а какое еще?! — яйцо размером с сопку. Вот скорлупа трескается, с нее осыпается ржавая окалина. Белок пышет жаром, как горн в Кузне; в желтке вращаются-стрекочут зубчатые колесики. Из огненного нутра восстает, вырастает наш дом. Теперь понятно, почему здесь такая жарынь! Если дом недавно вылупился, если он еще не успел остыть…

— Типовые? — уточнил я.

— Что?

По-моему, у меня получилось удивить всезнайку-Умсур.

— Дома — типовые? Я помню, ты говорила. Как птенцы из одной кладки, да? У папы с мамой, у дяди Сарына, у нас с Нюргуном?

— Соображаешь, малыш.