Недобрый день - Мэри Стюарт

Наконец переговоры подошли к концу. В дверной проем лился мягкий, приглушенный солнечный свет. С поля уже не доносился шум состязаний. Мычали коровы, ведомые на дойку, в воздухе тянуло гарью лесных костров. Ветер стих. Королева поднялась и вышла, и вскорости подоспевшие слуги принялись расставлять столы для вечерней трапезы. В очаг сунули факел, и дрова ярко вспыхнули.

Где-то затрубил рог. Воины — из дружины и Кердика, и Артура — толпой хлынули в зал, все еще раззадоренные состязаниями, расселись вдоль длинных столов, кто где придется, и громко принялись требовать еды и питья, крича во весь голос, словно на открытой возвышенности, и колотя по столу рукоятками кинжалов. Шум поднялся неимоверный. Артуровы Сотоварищи, в первое мгновение оглушенные и слегка сбитые с толку, радостно присоединились к общему гвалту. Языковые различия утратили значение. Все сказанное воспринималось яснее ясного. Подали эль и мед, и крики зазвучали с новой силой; затем внесли огромные подносы с жареным мясом; кушанье, только что снятое с огня, дымилось и шипело, и саксонские таны, до сих пор пытавшиеся общаться при помощи жестов и взрывов смеха, резко прекратили разговоры и жадно набросились на еду и питье. Кто-то вручил Мордреду рог — отполированный, точно слоновая кость, и изящно оправленный в золото. Кто-то щедрой рукою наполнил рог так, что питье хлынуло через край; теперь и Мордред в свой черед вынужден был сосредоточить все свое внимание на еде; вскорости дело свелось к тому, что молодой человек по мере сил противился попыткам соседей снова и снова наполнять его блюдо отборными яствами.

Эль кружил голову, мед — и того пуще. Многие воины вскорости захмелели и заснули прямо за столом. Кое-кто из свиты Артура тоже пал жертвою необоримого гостеприимства и задремал. Мордред, еще сохранявший трезвую голову, зная, однако, что удается ему это лишь усилием воли, сощурился на заходящее солнце в дверном проеме и обернулся взглянуть, как обстоят дела у королей. Раскрасневшийся Кердик откинулся на спинку кресла, но разговора не прекращал; на Артуре жара натопленного зала, похоже, почти не сказывалась, хотя блюдо его и опустело. Мордред без труда разгадал отцовский секрет: огромный гончий пес Кабаль, разлегшийся у кресла, блаженно облизывался.

Солнце село, вскорости зажгли факелы, и зал озарился чадным светом. Вечер стоял тихий, ярко пылал огонь, дым тянулся вверх, через отверстие в кровле, либо струйками просачивался между сотрапезниками, те кашляли и утирали глаза. Со временем, когда блюда опустели, а рога для питья приходилось наполнять уже не так часто, начались увеселения.

Сперва появились глимены: они станцевали под аккомпанемент рогов и труб, а с ними пара жонглеров: те принялись выписывать прихотливые узоры в дымном воздухе, сперва разноцветными шариками, потом кинжалами и всем тем, что швыряли им немногие трезвые лорды. Оба короля бросили наземь монеты, глимены подобрали подачку, раскланялись и ушли, приплясывая и жонглируя на ходу. Затем вышел арфист — худощавый и смуглый, в вышитом, явно дорогом платье. Он поставил скамейку у очага и склонил голову, настраивая струны. Мордред подметил, как Артур резко повернулся на звук, затем снова откинулся в кресле и приготовился слушать. Лицо его оставалось в тени.

Постепенно шум в зале смолк, наступившую тишину нарушал лишь пьяный храп, да время от времени собаки на соломе с рычанием затевали свару из-за объедков. Арфист запел. Голос его звучал верно, и, как это водится у певцов, он знал многие наречия. Сперва он исполнил любовную песню и плач на языке гостей. Затем на своем родном языке начал песню, которая после первых полудюжины строк подчинила себе всех, кто слушал, не важно, понимали они слова или нет:

…Скорбен, скорбен преданный друг,Пережив господина и лорда.Мир перед ним — что пустошь,Что стена под натиском ветра,Как заброшенный замок,Где снег задувает в окна,Заметает разбитое ложеИ почерневший очаг…

Рыжий Брюнинг, сидевший напротив Мордреда, замер недвижно, точно мышь, и по щекам его струились слезы. Мордред, взволнованный прикосновением к давно забытому горю, вынужден был призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не расчувствоваться самому. Вдруг, как если бы его вслух окликнули по имени, молодой человек обернулся и обнаружил, что отец неотрывно глядит на него. Глаза их, столь схожие, встретились — и не разошлись. Во взгляде Артура отражалось то же, что Мордред некогда прочел у Нимуэ: беспомощная печаль. В его собственных — Мордред об этом знал — вызов и яростное упрямство. Артур улыбнулся сыну и отвернулся, едва раздались громкие хлопки. Мордред поспешно вскочил на ноги и выбрался из зала.

В течение долгого пира гости то и дело выходили облегчиться, так что никто и не подумал его расспрашивать, никто не поглядел ему вслед.

Ворота были закрыты, в пределах частокола — ни души. С закатом скот, птицу и детей загнали внутрь, ужинать и спать, а теперь и мужи вместе с женами по большей части разошлись по домам. Мордред неспешно прошелся в тени частокола, собираясь с мыслями.

Нимуэ и ее суровое предсказание: «Твоя воля — ничто, твое бытие — все». Король, который много лет назад выслушал то же самое предостережение и предоставил его жестоким незримым богам…

Но честолюбивые мечты исполнятся, слава придет и к нему…

Разумеется, человек здравомыслящий не станет верить подобным прорицаниям. Так что и к пророчествам о гибели нечего прислушиваться…

Мордред поднес руку ко лбу. После дымной духоты пиршественного зала воздух казался прохладным и свежим. В голове постепенно прояснялось. Принц знал, как ему далеко до исполнения честолюбивых замыслов, тайных амбиций и желаний. Верно, пройдет немало лет, прежде чем ему или королю нужно будет опасаться происков злобных богов. И то, что Артур сделал для него много лет назад, он сделает для Артура сейчас. Позабудет о роке и станет ждать, пока будущее себя не явит.

Краем глаза Мордред заметил движение в тени высокой поленницы. Мужчина, явно из свиты Артура. Двое; нет, трое. Один из них на мгновение шагнул в отсвет отдаленного кухонного костра, и Мордред узнал Агравейна. А ведь тот вышел не просто облегчиться… Агравейн уселся на дышло порожней телеги, брошенной тут же, у поленницы, а двое его сотоварищей, склонившись совсем близко, возбужденно что-то обсуждали. С одним из них, Калумом, Мордред был знаком; второго вроде бы тоже узнал. Оба — молодые кельты, близкие друзья Агравейна и некогда — Гахериса. Когда в пути Агравейн в гневе отъехал от Мордреда, он присоединился к группе, где скакали эти двое, и до Мордреда время от времени долетали обрывки их разговора.