О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно, как часто так случается: вытаскиваешь мертвого, уже давно тронутого разложением ягненка, а позади него ждет своей очереди живой! И все-таки это была нежданная радость. У меня полегчало на душе, когда я очистил его рот от слизи и подложил к матери — пусть оближет. На всякий случай я проверил, не прятался ли за ним еще и третий, но ничего не обнаружил и распрямился.
— Ну, особых повреждений нет, и думаю, ей ничего не грозит, — сказал я. — Не могли бы вы принести мне чистой воды, мистер Китсон? Будьте так добры!
Фермер вылил грязную воду на пол и вышел из конюшни. В наступившей тишине до меня донеслись звуки тяжелого дыхания овцы в темном углу. Я попытался отогнать от себя мысль о том, что ей еще предстоит вытерпеть. Сам я скоро отправлюсь по другим вызовам, потом пообедаю, начну вечерний объезд, а здесь в темном унылом углу бедное животное будет долго и мучительно агонизировать. Сколько времени продлится это умирание? Сутки? Двое суток?
Нет, не могу! Надо что-то сделать! И, припустив бегом к машине, я схватил флакон с нембуталом, большой шприц на пятьдесят кубиков и метнулся назад в конюшню. Одним прыжком перемахнув через старую дверь, набрал в шприц сорок кубиков и ввел их в брюшную полость умирающей овцы. Я выпрыгнул наружу, пронесся через конюшню и, когда появился мистер Китсон с полным ведром, с невинным видом стоял там, где он меня оставил.
Растеревшись полотенцем, я надел пиджак и взял бутылку с антисептическим средством, а также тюбик с выручившим меня кремом.
Мистер Китсон пошел впереди меня по проходу и по дороге заглянул в отгороженный дверью угол.
— Ну, ей уже недолго осталось! — буркнул он.
Я посмотрел через его плечо. Овца уже не задыхалась и не стонала. Бока ее чуть приподнимались и опадали равномерно и редко. Глаза были закрыты. Она погрузилась в сон, который незаметно перейдет в тихую смерть.
— Да, — сказал я. — Она явно слабеет. Думаю, теперь уже скоро. — Не удержавшись, я добавил: — Вы потеряли эту овцу и того ягненка. А ведь я, почти наверное, спас бы их для вас, если бы вы дали мне такую возможность.
Быть может, мои слова произвели впечатление на мистера Китсона. Во всяком случае, через несколько дней он вызвал меня к овце, которой сам явно не помогал разродиться. Она паслась на лужке перед домом, битком набитая ягнятами — такая бочкообразная, что еле передвигала ноги. Но вид у нее был здоровый и веселый.
— Прямо чертов клубок какой-то, — угрюмо объяснил мистер Китсон. — Я две головы нащупал, а ног и не разберешь сколько. Совсем запутался, черт их дери!
— Но вы не очень старались распутать?
— Да нет. И не трогал ничего.
Несомненный прогресс! Мистер Китсон ухватил овцу за шею, а я опустился позади нее на колени и обмакнул руки в ведро с водой. Против обыкновения утро выдалось теплое. Вообще-то время, когда в Йоркшире ягнятся овцы, в моей памяти прочно связано с резким ветром, гуляющим по жухлой траве на склонах, с растрескавшейся кожей на руках, с пальцами, ноющими от холода, перчатками, шарфами, онемевшими кончиками ушей. Уроженец Глазго, я год за годом ждал теплой душистой весны, такой обычной на западе Шотландии. Вот уже тридцать лет прошло, а я все жду, и в душу ко мне медленно закрадывается подозрение, что в Йоркшире я ничего подобного никогда не дождусь.
Но это утро выдалось особенное. Теплое солнце лило лучи с безоблачного неба, ветра не было, и лишь легкий зефир овевал меня ароматами полевых цветов и нагретой солнцем травы. А мне предстояла самая любимая моя работа. Я чуть было не засмеялся от чистой радости, когда ввел руку. Места сколько угодно! Все влажное, как положено, ничего не подпорчено! А размотать этот клубочек проще простого. И секунд через тридцать передо мной на траве закопошился ягненок, а несколько секунд спустя — второй и третий. После чего, к вящему моему восторгу, я, продвинув руку глубже, обнаружил еще одно раздвоенное копытце и извлек на свет четвертого ягненка.
— Четверня! — весело крикнул я, но фермер моего восхищения не разделил.
— Куда их столько! — пробурчал он. — Только лишние хлопоты. Двух ей и за глаза хватило бы. — Он умолк и посмотрел на меня особенно кисло. — А вот уж вас-то звать и вовсе не к чему было. Так-то я бы и сам справился.
Я только печально посмотрел в ответ, не вставая с корточек. Уж такая наша профессия: ты всегда в проигрыше. Будешь долго возиться — никуда ты не годен, а сделаешь быстро — незачем тебя и вызывать было! Я в свое время отверг совет одного моего старого искушенного коллеги, который не без цинизма поучал меня: «Никогда при окоте не торопитесь! Если понадобится, так этих чертенят и поглубже затолкнуть можно. Лишь бы видимость была!» Но в такие минуты я его хорошо понимал.
Впрочем, я быстро утешился, наблюдая за четырьмя ягнятами. Как часто у меня сердце болело за новорожденных, явившихся на свет в самую мерзкую погоду, порой даже в снег или гололедицу! Но нынче было одно наслаждение смотреть, как они стараются встать на ножки под ласковым солнцем, а их мохнатая шкурка уже почти совсем высохла. Мать, как по волшебству обретшая стройность, зачарованно переходила от одного к другому, будто не веря собственным глазам. Она обнюхивала их, облизывала, и вскоре в ответ на ее утробные смешки послышались тоненькие фальцеты ее семейства. От этого пленительного разговора меня отвлек фермер.
— А вон матка, которую вы тогда опростали.
Я оглянулся: да, гордо семенит мимо, а сбоку трусит малыш.
— Да-да. Выглядит она прекрасно… — Взглянуть на нее было приятно, но чуть подальше я увидел… Обычно я овец различаю плохо, но у этой была особая примета: запомнившаяся мне пролысина, полоска голой кожи, обтягивающая позвонки. Нет, я не ошибаюсь! И, махнув в ту сторону рукой, я спросил:
— А вот эта, там?..
Фермер посмотрел, куда я указываю.
— Ну, да, та самая, которая в конюшне лежала, когда вы в прошлый раз приезжали. — Он перевел на меня ничего не выражающий взгляд. — Та самая. Вы еще мне велели Мэллоку позвонить.
— Но… но она же умирала! — выпалил я.
Уголки губ мистера Китсона дернулись почти в подобии улыбки:
— Так вы тогда
