Муж-озеро - Ирина Андрианова

— Не надо в жертву, — шепчешь ты, и пытаешься закрыть мне рот поцелуем, но я упираюсь.

— Нет, нет, я должна! Понимаешь, это же просто невероятно. Это чудо! Я всю жизнь была… ну, полным ничтожеством. Меня никто не любил. И, честно говоря, справедливо. Мужчины смотрели сквозь меня, не замечая. Я думала, что умру одинокой и бездетной… И что я никогда не буду лежать вот так, в постели в мужчиной… То есть с тобой. Ни с кем другим я не согласна! Это так прекрасно — гладить тебя, целовать… Нет, не говори ничего. Я знаю, что несу полный вздор, но мне обязательно нужно сказать… В общем, я должна заплатить за это счастье, иначе это будет не по-настоящему…

— Почему не по-настоящему? — спрашиваешь ты с грустью в голосе; но в своем порыве я не замечаю этого.

— Ионушка, я серьезно! Мне кажется, я должна пройти какое-то важное испытание. Знаешь, как в сказках, когда женщины ходили за своими любимыми на край света, изнашивали за три года три пары железных сапог, ломали три железных посоха… Это так упоительно! А потом они находили своих любимых, но те были зачарованы, и их надо было еще освободить от чар. Я такие сказки и ваши читала, молдавские… Ну так вот, это же прекрасно — испытание! Потому что только после этого женщина становится достойной своего счастья. А до этого она так… просто повезло. И потом, знаешь, после всего этого их чувства становятся еще сильнее. И уже — на всю жизнь. Да, да! Я хочу испытания!..

Я умолкаю, потому что наконец-то замечаю твой укоризненный взгляд. Ты берешь меня за шею, притягиваешь к своей щеке и говоришь:

— Девочка моя, не надо желать испытаний.

Я смущена и, желая победить смущение, начинаю двигаться. Во мне вырастает что-то новое — что-то странное, чего никогда не было. Это новое вдруг принимается страстно целовать твои глаза, шею, грудь. «Так надо, именно так и полагается делать», говорит мне оно. Как в тумане, я вижу твое удивленное лицо. «Наконец-то я сделаю так, как полагается», слышу я будто чужой голос. Я выпрямляюсь, сидя верхом у тебя на животе, выгибаю спину, и делаю такую же похотливую гримасу, как героини голливудских фильмов. Я не знаю, как это правильно делается, потому что почти никогда в жизни, не считая пары раз, у меня не было случая попробовать… Но я уверена, что надо именно так, что мой час настал. Кажется, я неловко пытаюсь стянуть с попы трусы… Но, к счастью, мне не суждено испробовать себя в роли героини плохого фильма. Нахмурив брови, ты вдруг смахиваешь меня с себя — я даже не замечаю, как это происходит — и оказываюсь рядом с тобой, тесно прижатая к твоей подмышке. Точно как тогда, в походе. Ты укрываешь меня, как большая птица укрывает крылом своих неразумных птенцов. Я слышу твое дыхание, чувствую биение твоего сердца и вдруг понимаю — вот так надо, вот так правильно. И я — уже не я, я становлюсь частью тебя, сливаюсь с тобой, и все мои мысли и чувства сводятся к одному-единственному знанию — что так оно и должно быть. Мне уже ничего не нужно, ничего не хочется, я достигла конечной точки; но это не просто точка, это огромный бескрайний океан, и он — это ты. И он — это И-он. Я внутри тебя, я хочу, чтобы это было навсегда, я хочу умереть, ведь смерть так сладостна! Я теряю свое тело, я растворяюсь. Нет больше некрасивой старой Танюши, не нужно больше грустить и стесняться. Но и красивого молодого Иона тоже нет. Как две бесплотные сущности, они слились в первозданной пустоте. Проходит целая вечность, прежде чем пустота начинает уплотняться. В ней сначала возникает твое имя и твой запах, а потом — твоя грудь и рука. Это первое, что замечают мои глаза, когда обретают способность видеть. Потом возвращается ощущение моего тела, а после — дивана, комнаты, города, нашего прошлого и будущего. Мир постепенно разворачивается, как пестрая скатерть. В нем появляются другие люди, твоя работа, мои тапочки, занавески на окне и то, что надо позвонить маме. Привычные вещи вновь обступают меня. Я поднимаю голову и вижу твое лицо. Оно прекрасно. Но теперь я знаю, что оно — это только маленький краешек тебя. Истинный ты не имеешь очертаний, как и истинная я. Однако я никогда тебя ни с кем не спутаю, что бы с тобой не случилось.

— Ты мой отец, мой сын, мой муж, — шепчу я тебе в подмышку так тихо, что ты можешь услышать меня только душой. И ты, я знаю, меня слышишь.

…

Танюша и Ион жили так, словно постоянно куда-то ехали. Они использовали минимальный набор самых необходимых вещей, и он всегда был под рукой, точно в поезде. Не было скарба второй и третьей очереди, который по редкости употребления мог бы статично расположиться на полках и в шкафах. Эти места занимали пыльные и ненужные вещи танюшиной бабушки — десять лет назад Танюша получила ее квартиру в наследство. Ей и в голову не приходило претендовать на законную территорию бабушкиных вещей, и они оставались на своих местах, как истинные хозяева дома. Так было и до появления Иона; после его появления Танюша и вовсе потеряла интерес к быту. Они с Ионом не жили здесь, а лишь присутствовали, как беззаботные временные постояльцы, приехавшие в гостиницу в чужой город: обстановка номера была важна им постольку, поскольку обеспечивала базовые потребности в тепле, еде и сне. Зона их жизни охватывала только их самих, да то место, которое занимали их тела на кровати, за столом и на любимой ионовой скамеечке на балконе. Один раз, проходя мимо, Ион случайно задел локтем стекло серванта. Это было спустя уже два месяца после его заселения в «бабушкину» квартиру (Танюше по-прежнему не приходило в голову называть ее своей). Стекло задребезжало, и он вдруг заметил фарфоровых зверьков, что выстроились шеренгой впереди толпы из чашек и бокалов.

— Смотри, какие прикольные! — сказал он Танюше.

— Ой, и правда…

Танюша подошла к стеклу. Две собачки, зайчик, ежик, кот — все они смотрели на нее с упреком. Она их совсем забыла! Когда-то, в детстве, она любила в них играть, когда приходила в гости к бабушке. Потом, уже став взрослой, она по-прежнему часто вертела их в