Изгиб грани - Олег Артюхов

Я сразу сообразил, что против нас применили местные ручные лучемёты, называемые кси. Второй раз я выстрелить ему не дал, с силой метнув камень, который попал убийце точно в запястье. Он отчаянно завыл и затряс повреждённой рукой, уронив оружие, и Лихур не теряя ни секунды, метнулся к нему, одновременно бросив копьё во второго «скорпиона», который выстрел за выстрелом лупил мне по ногам, явно желая взять живьём. Его лучемёт-кси сверкнул не меньше пяти раз, но я не стоял на месте, и он всё время мазал, от чего у моих ног каждый раз вспухали плотные облачка сизого дыма. А вот Лихур не промахнулся, и его копьё попало коричневому точно в филейную часть. Подраненный «скорпион» подпрыгнул, упал и ужом завертелся на земле. Я бросился на него. Вражина извивался, пытаясь встать, но с силой прижатый к горлу черенок копья успокоил его.

Бесцветные глаза с ледяной ненавистью уставились на меня, тонкие губы скривились, а затем он втянул щёки, резко сомкнул челюсти и тут же затих. Его глаза потемнели из-за расширившихся зрачков, мышцы лица расслабились, а из угла рта вытекла розовая пена.

Ушёл, гад! В ярости я пару раз врезал ладонью ему по морде, и тут почувствовал в его правой щеке постороннее уплотнение. Внезапная догадка осенила меня, я огляделся, поднял валявшийся неподалёку тесак, втиснул мертвецу между зубов и силой разжал челюсти. Заглянув покойнику в рот, в правой щеке я увидел прокушенную рану, из которой торчал край полупрозрачной капсулы.

Я резко обернулся ко второму «скорпиону», которого удушающим захватом удерживал Лихур. Коричневый хрипел и вот-вот мог отдать концы, и тогда я заорал:

– Лихур! Не вздумай его прикончить, он нужен мне живым!

Подскочив к полузадушенному и потерявшему сознание «скорпиону», я приказал Лихуру крепко держать его за голову, а сам влез к нему в рот и кончиком тесака осторожно чиркнул по правой щеке. Брызнула кровь и в разрезе показалась маленькая чечевица капсулы, которую я с величайшей осторожностью извлёк.

Через минуту оба пленника лежали связанными, а мы, пыхтя от нетерпения, резали путы наших ребят. Всем им пришлось туго, но больше других пострадал Син, которому крепко досталось дубиной по голове. Я внимательно осмотрел друга, и сразу понял, что у него тяжёлый ушиб мозга и перелом основания черепа. Как правило, с такими травмами без специальной помощи не живут. Да, и с помощью не всегда. Син лежал без сознания, вокруг его глаз набрякли чёрные «очки» из-за внутреннего кровоизлияния, изо рта вырывалось редкое прерывистое дыхание, лицо покрывала смертельная бледность, а зрачки на свет не реагировали!

– Срочно! Быстро! Чтоб вас!

– Что?

– Что делать?!

Я знал, что с такой травмой тревожить или перемещать Сина смертельно опасно. Меня заколотил озноб, пульс забился в горле, и я начал судорожно искать выход. Жизнь друга повисла на тоненьком волоске.

– Что делать?! – звенел в ушах крик.

Я рухнул на землю, моментально погрузился в медитацию и мысленно потянулся к Сину. Я «увидел» его внутренним взором и ужаснулся. Жизнь вытекала из него, как вода через дырявое ведро. Я точно знал, что Син слышал мой отчаянный зов, но при этом его разум упорно молчал. Он не хотел жить. Он устал от жизни и ожидал смерти, как избавления! Я его умолял, я ругался, я требовал и просил принять мою помощь. Я вопил о помощи всем Стихиям, но они смущённо молчали. Они ничего не могли сделать против неуклонной воли личности. Я был бессилен!!

– Что делать?! – гремело набатом в голове.

– Ничего…

Через пару минут на тихом и спокойном лице друга навек запечатлелись умиротворение и покой. Его огромные синие глаза стали почти чёрными и с удивлением смотрели в потемневшее вечернее небо и, наверно, сквозь космическую толщу видели свою навсегда потерянную родину, голубой Сириус и тёплые мамины руки.

Я в отчаянии катался по земле и, презирая своё бессилие, пытался выкашлять из горла горькие слёзы. Проклятый комок в горле не давал мне дышать, и я вытолкнул его с отчаянным воплем и страшными словами проклятия Повелителю Энлилю и всем бессовестным владыкам, помешавшимся на борьбе за эфемерную власть. Смерть друга растерзала мне душу, со дна которой поднялись самые зверские инстинкты, и тогда вместо горя пришла свирепая ярость. С диким рёвом я резко обернулся к пленным, и тут же на моих руках повисли Рахур и Сагни.

– Не надо, Антон, это не поможет.

Рыча и выкрикивая проклятия, я вскочил, отбежал подальше и жестоко избил ни в чём не повинное дерево, ушёл в саванну и вернулся в полной темноте, грязный, сопливый, опустошённый. Подойдя к костру, я рухнул прямо на землю и провалился в спасительный мрак.

Рано утром, разлепив глаза, я лежал, не желая шевелиться, ковырял на руке корки засохшей грязи и смотрел, как серебристый жучок бегает по травинке вверх-вниз, каждый раз не решаясь взлететь с достигнутой вершины.

– Антон, вставай. Тебя ждёт Син.

Я вскинулся, но через секунду всё понял и с трудом сел. Сейчас будет кремация. Надо идти. И я пошёл.

На сложенном из сухих веток и жердей костре лицом вверх лежал мой друг, навсегда покинувший пределы наших проблем и страстей.

– …Прости ему прегрешения вольные и невольные… – прошептал я, в то время когда Акти на правах старшего произносил прощальную речь:

– Да соединится он с Великим Творцом, а то, что им было, пусть вырастет снова, – сказал Акти, поправил сползающую повязку на голове и поднёс к хворосту факел.

Всё это время я стоял словно парализованный, а, когда костёр прогорел, меня окружили друзья, и от имени всех сказал Лихур:

– Не вини себя. Ты молчишь, но мы всё понимаем. Ты не виноват, что по твоему следу идут «скорпионы», что Повелитель Энки отправил тебя и нас в это опасное путешествие, что Повелитель Энлиль почему-то возненавидел тебя. Все эти дни ты был одним из нас, и подставлял свою грудь опасности, как и мы. Но мы воины. Это наш выбор и наша судьба. Мы ни о чём не сожалеем, и ты не сожалей. Ты с нами, а мы с тобой. Надо идти дальше, иначе всё теряет смысл, а это несправедливо по отношению к павшим друзьям.

Помимо воли по моим щекам ручьём потекли горькие слёзы, и я не стыдился этого.

– Братцы, Гирсу, Нигира и Сина не вернуть, но они навсегда останутся в памяти и в сердце, и я обещаю, что больше никто