Брекен и Ребекка - Уильям Хорвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом во второй половине июня стал заметен бурный рост трав на удобренной пеплом почве, которым прежде препятствовал царивший в лесу сумрак. Даже в местах, наиболее сильно пострадавших от пожара, в земле сохранились клубни ползучего чертополоха, и сквозь черный безжизненный покров пробились усеянные шипами зеленые ростки. Почти повсюду появились заросли кипрея, еще не успевшего расцвести, чьи мощные стебли и узкие длинные листья колыхались на ветру, знаменуя возвращение жизни туда, где прежде вовсю бушевало пламя.
Снова послышалось пение птиц, доносившееся со стороны восточных окраин, где огонь не причинил значительных разрушений, но и там, где деревьев осталось совсем немного, часто слышался шум крыльев лесных голубей и сорок.
Все лето шли дожди, и зелень в лесу приобрела удивительно насыщенную окраску, листья уцелевших возле его кромки конских каштанов и боярышника светились жизнью и, казалось, озаряли видневшееся в просветах между ними небо.
Старый лес превратился в непостижимое, загадочное место, и Комфри порой забывал чуть ли не обо всем на свете, поражаясь несгибаемой силе природы, восторжествовавшей даже над пожаром и поправшей смерть. Наступил июль, а за ним и август. Расцвел кипрей, и его великолепные темно-розовые цветы, чьи краски напоминали о сиянии зари в утреннем небе, засверкали среди зелени. Ребекка называла их «огонь-цветы», но Комфри всякий раз поправлял ее, настаивая на том, что растения следует называть однажды данными им именами, чтобы не возникло путаницы.
Оба они старались держаться подальше от старых туннелей, прокапывая порой новые, служившие им прибежищем и источником пищи. За лето земля в лесу покрылась кустиками папоротника и куманики, густыми травами, а оставшиеся пустыми промежутки заплели побеги плюща, и в случае опасности всегда можно было где-нибудь спрятаться. В жаркие дни, когда сильный ветер шуршал листвой, у Ребекки возникало впечатление, будто она оказалась в прежнем Данктонском Лесу.
Прошел август, настал сентябрь, и на протяжении первых его двух недель стояла теплая мягкая погода. Никто из обитателей Древней Системы не нуждался в помощи Ребекки, и она проводила день за днем в блаженном одиночестве, вдыхая аромат разогретой солнцем, изобилующей травами лесной земли, прислушиваясь к жужжанию еще не уснувших насекомых, наблюдая за появлением первых паучков, отдыхая после летних трудов и пополняя свои силы.
А обитатели системы наконец почти полностью отрешились от прежней жизни. Представители нового поколения знали об ужасах эпидемии чумы и пожара только понаслышке, и им надоело без конца слушать одни и те же истории. Кротыши, появившиеся на свет весной, уже стали взрослыми, обзавелись собственными территориями в пределах огромной Древней Системы, и вопрос о том, как обеспечить себе пропитание, интересовал их куда сильней, чем рассказы о давнишних баталиях.
Образ Брекена, овеянный ореолом романтики и драматизма, отошел в область прошлого. Молодые кроты воспринимали события, связанные с его победой над Руном и Мандрейком, не как часть современной истории, а как легенду, и, хотя многие из них наведывались к Камню, чтобы посидеть там, глядя на запад, зная по преданиям, что так порой поступал Брекен, никто из них уже не верил толком в то, что Брекен — существо реальное, а не вымышленное и еще может вернуться.
Ко времени, когда пошли сентябрьские дожди, воспоминания о том, каким на самом деле был Брекен, и вера в то, что он еще жив, сохранились лишь у Ребекки. На память ей нередко приходили прощальные слова Босвелла: «Я присмотрю за ним», и она ходила к Камню и просила его в молитвах послать Босвеллу силы. Прошло так много кротовьих лет, что ей уже лишь с большим трудом удавалось вспомнить, как выглядит Брекен... В памяти запечатлелись только тепло и ласка его прикосновений и покой, который несли его слова, произнесенные шепотом в сокровенном гроте, залитом сиянием Заветного Камня.
Временами у нее возникало ощущение, что Брекен находится где-то далеко на западе, в Аффингтоне, но когда наступила последняя неделя сентября, это ощущение пропало, и она почувствовала, что ее по какой-то странной причине тянет на север... но куда именно? Она начала терзаться, пытаясь понять, что за сила влечет ее туда, в какое-то место, которое вроде бы должно быть ей известно, которое она видела однажды, но никак не может припомнить. Она знала, что там кто-то нуждается в ее помощи, нуждается острей, чем обитатели Данктона. «О, дай мне сил, — молила она Камень, — и надели меня смелостью».
Быть может, внезапно обрушившийся на Данктон осенний дождь с градом напомнил ей о том, как Мандрейк притащил ее во время метели в луга, когда она была еще совсем маленькой. Возможно, свою роль сыграло особое чутье, всегда подсказывавшее Ребекке, где требуется ее помощь, но как бы там ни было, она осознала, что должна покинуть Данктон и отправиться в Шибод, в места, где родился ее отец. О да, та давнишняя метель отчетливо припомнилась ей, и Ребекка поняла, почему Мандрейк так отчаянно взывал к ней, хотя за всю свою жизнь не сумела найти слов, которые помогли бы ему поверить в ее любовь.
Но идея столь дальнего путешествия, связанного со смертельной опасностью, казалась совершенно безумной, и на протяжении нескольких дней Ребекка колебалась, не зная, сможет ли она отважиться на такое.
— Ч-что случилось, Ребекка? — спросил ее Комфри однажды вечером, когда они сидели возле Камня. — В ч-чем дело?
Голос его дрогнул, у него сжалось горло от печали и страха, ведь он догадался или, точнее, почувствовал, что скоро Ребекка последует примеру Босвелла и Брекена и покинет Данктонский Лес.
И тогда Ребекка рассказала ему о том, как до нее донесся настойчивый зов Шибода, о том, что она вдруг почувствовала, будто когти Мандрейка впились ей в кожу, совсем как в тот день, когда он вытащил ее на метель.
— А как же т-ты узнаешь, г-где он находится? — содрогнувшись, пролепетал Комфри.
— Камни Шибода укажут мне путь и уберегут меня от беды, ведь они столь долгое время поддерживали Мандрейка. Я буду следовать невидимой линии, протянувшейся между ними и
