Брекен и Ребекка - Уильям Хорвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А стоявший на краю уступа Брекен почувствовал, сколь велика сила покоя, любви и всепонимания, открывшихся ему во время звучания Песни. Но постепенно все вокруг стало принимать привычные очертания, снизу начали доноситься шорохи, сопровождавшие неспешные движения летописцев, и вдруг за спиной у него послышался шум торопливых шагов и яростное пыхтение. Обернувшись, Брекен увидел Скита, Святого Крота, в чьем взгляде, обращенном на него, не было ни тени любви и умиротворения, его глаза горели пламенем гнева и ужаса.
Брекен находился словно в столбняке, он не разобрал слов Скита и не понял значения его взволнованных жестов.
Но в следующее мгновение слух вернулся к нему, и по всему огромному залу разнеслись отзвуки разгневанного голоса. Каждый из летописцев замер, вглядываясь в тьму, из которой до них донеслись страшные слова:
— Брекен из Данктона, ты проклят Камнем, ты проклят Камнем, отныне ты отлучен от великой его благодати и любви, ты...
Кроты услышали неясный шум и всхлипывания, свидетельствовавшие о том, что наверху происходит нечто ужасное.
Произносивший слова анафемы Скит надвигался на Брекена, и тот начал отступать, приближаясь к самому краю уступа, ведь ни один из кротов не осмелился бы применить силу, столкнувшись с глубоко почитаемым Святым Кротом. Брекен пребывал в полнейшем смятении, он не понял, чем вызван гнев Скита, почему в прекрасный мир, который открыло ему звучание Песни, внезапно вторгся сеющий ужас ураган. Он почувствовал себя как кротеныш, получивший вдруг мощную оплеуху от матери, которая прежде всегда дарила его лишь теплом и любовью. Он начал всхлипывать, будучи не в силах поверить в происходящее, им овладели растерянность и страх, и он продолжал отступать перед натиском грозного кошмара. А Скит тоже пребывал в смятении, ведь Святой Крот, как нередко говаривал он сам, по сути мало чем отличается от всех прочих. И поступок Брекена потряс его до глубины души.
Стоило Скиту увидеть святотатца, как слова проклятия уже помимо его воли сорвались у него с языка, а смятение в его душе лишь усилилось, когда Брекен начал пятиться к краю пропасти: он выглядел не как крот, сделавший нечто неподобающее и чувствующий себя виноватым, а как детеныш, лишившийся матери и отчаянно нуждающийся в помощи.
Но Брекен был не малышом, а взрослым кротом, изрядно возмужавшим за время трудного путешествия в Аффингтон. Как только он ощутил близость пропасти за спиной, растерянность сменилась гневом, волна ярости, захлестнувшая его душу, вытеснила любовь, и он кинулся навстречу Скиту, вскинув когтистые лапы. Но старик Скит не дрогнул и продолжал продвигаться вперед. Возможно, присущая ему мудрость помогла ему понять, что Брекен и не подозревает о том, что совершил кощунство, и увидеть, сколь глубок след, оставленный в его душе любовью Камня. Возможно, Скит хотел произнести слова, отменявшие анафему, эхо которой еще не успело смолкнуть, хотел ласково притронуться к Брекену и успокоить его. Но так или иначе — и ни один из летописцев, даже Босвелл, на глазах у которого все это произошло, не берется утверждать что-либо с полной уверенностью — так или иначе Брекен решил, что Скит вознамерился его ударить, а потому применил один из приемов, которым успешно обучил его Медлар. Он скользнул вперед, резко развернулся, ударив Скита, а тот лишь растерянно ахнул, сорвавшись с уступа, и с криком полетел с огромной высоты вниз, туда, где стояли избранные, с ужасом прислушиваясь к доносившимся сверху звукам. Он рухнул на пол, и его хрупкое старческое тело, обагренное кровью, вытянулось и застыло раз и навсегда.
Брекен посмотрел вниз, цепенея от ужаса, а затем перевел взгляд на свои когти, на которых поблескивали капли крови Скита, и жуткий страх, черный, как ночная мгла, объял его душу. Когда снизу донеслись взволнованные крики, он развернулся и бросился бежать изо всех сил перебирая лапами. Он мчался по пустынным проходам в стремлении оказаться как можно дальше от места, где свершилось преступление, от бездыханного тела, лежавшего на полу в том зале, где еще совсем недавно, звучала Песнь, которая позволила ему соприкоснуться с безмолвием Камня. Но бегство от ответственности за содеянное зло было равносильно для него бегству из мира света в мир тьмы. Задыхаясь от непомерных усилий, роняя слезы и всхлипывая от страха, Брекен наконец выбрался на поверхность земли, поспешно покинул островок покоя, окруженный буковыми деревьями, и кинулся бежать дальше по бугристому вскопанному полю, над которым уже сгустилась ночная мгла и дул порывистый ветер, направляясь к крутому обрыву в северной части Аффингтонского Холма.
❦
Три дня спустя Босвелл нашел его у Поющего Камня, возле которого он в глубоком отчаянии сидел под моросящим дождем. Босвелл покинул обитателей Аффингтона, оплакивавших кончину Скита и читавших молитвы над его телом, поднялся на поверхность земли и отправился к Камню, вспомнив о том, как в свое время сам убегал туда в тяжелые для него минуты.
Брекен действительно оказался там, он что-то бормотал себе под нос и, казалось, обезумел от горя и сознания страшной вины. Он все пытался найти какой-нибудь выход, но каждая новая перспектива казалась ему мрачней другой. Если бы Босвелл полагал, что его друг намеренно убил Скита, который был когда-то его наставником и которого он нежно любил, он не стал бы разыскивать Брекена. Но он не хотел и не мог в это поверить и, обнаружив, что Брекен, дрожа от холода, сидит у Камня и молит его о помощи, просит подсказать, как ему теперь жить дальше, Босвелл окончательно убедился в том, что не ошибся.
Он легонько притронулся к его плечу. Брекен не посмел взглянуть другу в глаза. У него невольно вырвался вопрос, который без конца задает себе всякий, кому приходится вплотную столкнуться со страшным злом:
— Почему?
Но ответа на него не существует, и друзья замерли в горестном молчании, чувствуя, как тяжелые капли холодного весеннего дождя барабанят по их спинам.
Затем Брекен со вздохом поднялся с места: он наконец решился на поступок, превосходивший по смелости все, о чем мог помыслить Босвелл, и начал потихоньку взбираться вверх по крутому склону Аффингтонского Холма, чтобы предстать перед обитателями системы, которым причинил страшное горе.
— Пусть они решат, как поступить со мной, — только и сказал он за все
