Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось, речка вот только умоется, сбегут с нее туманы и пузырьки от крупных капель дождика, и вот тогда ляжет на зеленом лугу серебряное полотенце реки. Но вдруг собрались тучи, обложили все небо, загремел гром и пошел настоящий большой долгий дождь. Тогда вспомнилось, как вчера перед закатом солнца явилась на западе высокой стеной серо-голубая завеса, солнце село в нее и нам остался надолго золотистый край голубой завесы. Это значило, что солнце «в тучку село».
Женя помогал шоферу наладить что-то в машине. Дело было вечером в темноте. Подошли хулиганы и начали мешать. Шофер отогнал их и одного задел рукой. Хулиганы явились из леса с камнями, шоферу ноги перебили, а Жене проломили голову. После оказалось, что Жене проломил голову ближайший его друг, не узнавший его в темноте. Не друг ли какой-нибудь нас всех теперь бьет пушками, бомбами и всем, что только ему не попадается под руку? И какая же это страшная тьма вокруг нас, если друг, такой же человек, как и мы, не узнает нас и бьет как врагов.
Если бы только доходило до нас все, что говорят о нас люди, так невозможно было бы жить и что-нибудь делать хорошее. Вот почему нельзя на людях показываться в своем виде, и всем нам приходится надевать условную маску, личину.
245
Все вокруг приветствуют строительство моей дачи и радуются моему счастью, и некоторые говорят: «Вы сами не знаете, сколько добра вы сделали своими книгами».
Но Валентин говорит, что люди, с кем он общается, злобствуют на меня, и самое имя мое «Пришвин», только потому, что имя это известное, является флагом раздора. Такое противоречие происходит оттого, что я получаю свои сведения о себе от читателей, а Валентин -от «классового врага» всей культуры.
И действительно, несмотря на социальную революцию и все пережитые страдания и приспособления «классовый враг» в этом смысле сохранился. Не знаю, конечно, однако, в какой мере прежняя злоба мужика на барина соответствует нынешней злобе пролетария на чиновника и работника культуры. Одно время разряды этой социальной злобы были так велики, что принимались как оправдание наших несправедливых мучений. Теперь, по-видимому, начинается новая зарядка.
А впрочем, трудно сказать, конечно, на основании слов Валентина, он, как мученик революции, естественно задевает своими ранами за сучки и преувеличивает зло, а кроме того он не причастен к творчеству связи между людьми (культуры), не находит делового применения своих сил и так наливает свой сосуд жизни не вином и не ядом, а чем-то вроде дегтя: пахнет мужиком, рабочим, а сам не мужик, не рабочий, не барин, не татарин, не купец. Скорее всего, это реликт народничества, старой морали народничества и толстовства.
Все яснее и яснее вижу свою неспособность служить «ближнему» (что за семья у меня!) и обреченность моей жизни на «дальнего». И в этом горьком, с одной стороны, и радостном, с другой, сознании начинаю различать людей и дело их: нет никакого сомнения, что оба эти нравственные направления, к ближнему и к дальнему, в нашем жизненном кругу противоречат друг другу и сходятся в одно за предельной чертой, там, где не женятся и не выходят замуж, где нет печали и воздыхания, но жизнь бесконечная.
246
Явление красоты есть не что иное, как свидетельство о Дальнем, и нет ничего неразумнее, как рассматривать эти явления с точки зрения морали в отношении наших ближних...Карикатурно-убийственный пример этому был РАПП.
Моя жизнь была посвящена служению Дальнему, который милостиво теперь возвращает мне ее через Ближних (читателей).
Андрей Федорович Мутли, владелец двух чудесных девочек, мне прямо сказал: «Вы и не знаете, что вы сделали для наших детей!» Доктор Артемьев прочитал нам письмо, в котором сын его из лагерей пишет, что книга Пришвина «Жень-шень» вынула его из петли. И много таких свидетельств, вплоть до появления Ляли, выразившей собою величайшее выражение любви ближнего.
Ольга Павл., услыхав ворчанье Жульки, сказала: - Я ее кормлю, а она мурзится.
17 Августа. Вчера вечером после дождя очень потеплело, и от земли повалил пар. Подумал о грибах и сегодня по утру, очень хорошему, пошел. Но я был очень смущен и расстроен вчерашним подсчетом строительства, не мог войти в радость леса и вернулся с двумя грибами.
Ольга Павловна вчера спросила Лялю: - Михаилу Михайловичу ведь 70 лет, а вам? Ляля ответила - не 45, а 50. - Ну, хорошо, пусть 50, в постели ваш муж ведь не может? - Отчего, - ответила Л., - нет, он может. - То -то, а я вот подумала... У меня, когда умер муж, я так плакала, плакала, а потом так мучилась без этого... Обратилась к докторам, а они мне посоветовали найти любовника. Вот зачем я к вам обратилась с вопросом, что по себе знаю, как трудно терпеть.
Ляля была в ужасе от такого разговора, и мне показалось - в женщине явно небо любви и земля. Нехорошо, что со стороны обыкновенным людям кажется, будто Ляля старика околпачивает. Но наплевать...
247
Ужасно расстроила Ляля своим приставанием с чистотой, с «жалостью», мерещится психоз, возможность такой же «любви», как у нее с матерью. Как подумаю о такой Ляле, так вся моя «природа» разлетается. Но видно какая-то неведомая сила (Ангел-хранитель) спасает меня от уныния. Вдруг подходит к моей машине Крутиков и предлагает пособие от Литфонда. Тут же решили достать вечную курсовку и сделать Ваню моим шофером. Половину горя сбыл.
18 Августа. Спал в машине, Ляля в моей комнате.
Утром сходили на реку умываться. Очень она слабая от постоянной нервной траты. А река! Боже мой, как она вечно дрожит и тоже сколько печали и радости.
Чувствую в себе покорность судьбе: поручаю себя, будь что будет, не гонюсь даже и за своей радостью жизни - отнимется - умру, вот и все.
Елена Васильевна Штейнгауз зашла к нам. Она сибирячка, славянка с Байкала, сильная, крупная женщина. - Почему же фамилия ваша такая, у вас немец в
