Бабы строем не воюют - Евгений Красницкий

– Ох ты господи! – Анна в досаде всплеснула руками. – Да что с ней такое?

Арина только вздохнула:

– Из-за обряда, я думаю…

– А что не так с обрядом? – тут же насторожилась Анна.

– Да нет, не с обрядом, а с самой Евдокией. Похоже, не девица она уже. А обряд только для девственниц, вот она и трясется.

– Уфф, а я-то испугалась, думала, и в самом деле с ней что-то…

«Вот так-то, матушка-боярыня, тебе наставления в вере аукнулись».

– Она и признаться боится – думает, ты ее из десятка выгонишь, и обмануть не решается, чтобы воинам своей нечистотой не навредить – у нее братья там, в полусотне. Сейчас ее Ульяна успокаивает, а я за тобой пошла. Язычники это за грех не считают, но тут-то девчонкам про христианские добродетели да смертные грехи и ты объясняла, а пуще того – отец Михаил. Вот она и страшится. – Арина вздохнула. – Что решишь-то? Что мне ей говорить?

– Что-что… мало мне было заботушки, – проворчала Анна. – Пусть умоется да остальным девкам не мешает… Успокойте ее там как-нибудь, не до нее мне сейчас. Нас с тобой сегодня Филимон ждать будет – не забыла?

– Разве ж такое забудешь? – усмехнулась ее помощница.

Анна, несмотря на всю свою маету, тоже не смогла сдержать улыбки. Впрочем, относились их смешки не к старому наставнику, а к тем событиям, что его приходу сопутствовали. Уж такой, видно, день сегодня выдался – все один к одному складывалось!

Всего пару дней назад (или уже больше? Господи, как дни-то летят!) Анна, по совету Филимона, разрешила девицам помогать отрокам с грамотой и прочими науками, вроде аккуратной починки собственных портов. Того, что получилось из этого разрешения, не ожидал никто.

После очередного занятия Анна за обедом обнаружила, что весь десяток чрезмерно оживлен и, похоже, настроен на игривый лад.

«Да сколько же их одергивать можно! И какие мухи их всех покусали? Как будто с отроками ни разу в жизни не разговаривали! Ладно уж, если никак не угомонятся, так пусть хоть застольную беседу учатся достойно вести».

– Ну и как вам с отроками совместно грамотой заниматься?

Боярыня обратилась с этим вопросом ко всем сразу, а то, что при этом глянула на Млаву, вышло совершенно случайно. Однако толстуха решила, что боярыня спрашивает именно ее, и пробурчала с набитым ртом:

– Штаваютша…

Раздавшийся следом хохот был таким дружным и внезапным, что Анна вздрогнула. Девиц колотило, ложки горохом сыпались на пол, а в мисках плавали рукава. Даже тихоня Ксюша сотрясалась от смеха, закрыв лицо ладонями и пылая мгновенно покрасневшими ушами. Даже Арина фыркала, закусив нижнюю губу и уставившись глазами куда-то под стол.

Анна сначала растерялась – больно уж все неожиданно началось; потом сама на себя за эту растерянность разозлилась, и лишь после сообразила, как прекратить это вопиющее непотребство. Высмотрев, кто из девиц смеялся меньше остальных, боярыня ткнула в ее сторону черенком ложки и выкрикнула, перекрывая шум:

– Ты! Встать!

Манефа послушно поднялась, но вместо того, чтобы принять приличествующую скромной девице позу, принялась отряхивать кончик косы, который умудрилась окунуть в миску со щами.

– А ну тихо всем!!!

Полной тишины, конечно, не наступило, но, по крайней мере, стало возможно просто говорить, а не кричать.

– Ну-ка! – Анна грозно сдвинула брови. – Объясняй: в чем дело?

– Так наставник Филимон… нам велел… хи-хи-хи… велел самым глупым помогать, а она… ха-ха-ха!

Манька, не в силах говорить дальше, просто махнула рукой в сторону Млавы и согнулась в новом приступе хохота, опять окунув в миску кончик косы. Примолкшие было девицы снова дружно грянули смехом. Анна глянула на побагровевшую, с щекой, раздутой от набитой пищи, Млаву, затравленно поводящую выпученными глазами, и поняла, что сейчас не выдержит и сама. Грохнула по столу кулаком и заорала:

– Встать!!! Выходи строиться!!!

Не удержалась и принялась подталкивать столпившихся у выхода девиц в спины, а последней даже поддала ногой под зад, благо юбку-порты все-таки оценила, время от времени ее надевала и ногами в ней махала свободно. Еще не выйдя на улицу, прямо из дверей кухни прорычала:

– Р-равняйсь! Смир-рно! Нале-во! Вокруг казармы, направляющая Мария, бегом!!!

Девчонки рванули как кнутом нахлестанные, а Анна, глядя им вслед, притопнула ногой, досадуя сама не понимая на кого: то ли на девиц, то ли на себя – за несдержанность.

«Да что ж такое-то! Думать надо, матушка-боярыня! Ну хоть бы Арину при себе оставила, расспросить».

– Ну? Проветрились? – Анна обвела грозным оком строй запыхавшихся девиц. – Тогда попробуем еще раз, а если не сможете, то опять побегать придется. Манефа! Докладывай.

– Наставник Филимон велел нам помогать самым глупым отрокам, а Млава Федьке пообещала, что, когда он сможет без ошибок свое имя и звание написать, она ему даст себя за титьки потрогать.

Только открывшийся сам собой рот не позволил Анне переспросить: «Что-о?»

– А чего ж еще делать, – возмущенно возопила Млава, – если он не слушается, а драться дядька Филимон запретил?

Нового взрыва хохота Анна уже не услышала: на ослабевших ногах еле добралась до завалинки и уселась, опустив голову и, по-мужски опершись локтями, свесила ладони между колен. Сквозь смесь слез и смеха из памяти выплыла Мишанина присказка: «Широка земля-матушка! Каких только дурней не рождает!»

Кое-как успокоившись, Анна утерла выступившие слезы и глянула на девиц. Глянуть строго не получилось, пришлось глядеть весело и спрашивать вроде бы шутливо:

– А скажите-ка, девицы-красавицы, кто из вас отроку Федору крестной доводится?

Когда Мишка вынудил отца Михаила крестить вторую полусотню Младшей стражи, из-за нехватки женщин в крестные матери были поверстаны и ученицы девичьего десятка. Причем каждой досталось не по одному крестнику, а по двое-трое. Девицы, большинство из которых сами еще совсем недавно были язычницами, нервничали во время обряда чуть ли не больше отроков, а потому почти не запомнили имен своих крестников. На возникшие родственные отношения молодежь внимания как-то не обращала – не привыкли еще, да и других забот хватало, поэтому теперь ответом на заданный Анной вопрос стало гробовое молчание.

– Та-ак… А ну-ка вспоминайте: кто на рубахе имя Федора вышивал?

– Я-а… – проблеяла Аксинья, самая тихая и скромная из девиц.

– И как же ты допустила, что чужая тетка твоего крестника грамоте учить взялась, да еще… гм, такое пообещала?

Ксюха мгновенно покраснела и, кажется, готова была провалиться сквозь землю, но Анна смотрела не на нее, а на Млаву: та от подобного именования даже слегка пошатнулась – впервые в жизни ее назвали теткой! Пусть и чужой, пусть и в ругательном смысле, но теткой!

– Впредь приказываю, – Анне наконец удалось вернуть в голос строгость, – при совместной учебе с отроками заниматься только со своими крестниками, а не с кем попало. А ты, Аксинья, раз уж проворонила крестника и допустила такое… такое, в общем… – Анна не сумела подобрать нужные слова и, махнув рукой, свалила решение задачи на голову несчастной девицы: – С обещанием, данным отроку Федору, разбирайся сама.

Из-за истории с Млавой девицы с окончанием обеда припозднились, а когда наконец вышли из кухни, то на той же завалинке, где она давеча хохотала, боярыню поджидал Филимон. Наставник окликнул ее и кивнул на бревно рядом с собой:

– Садись, Анюта… Я слыхал, весело вы сегодня пообедали?

Анна даже и не подумала удерживать наползающую на лицо улыбку.

– Да уж… Рассказали мне, какое у вас сегодня занятие грамотой получилось. Весело учеба идет.

– А и впрямь не скучно было! – Филимон с ухмылкой окинул взглядом девиц, со смешками выходивших из кухни. – Как Млавушка придумала каракули, что Федор на аспидной доске нацарапал, об его же вихры стирать, а остальные девы ее пример подхватили, такой стук получился – куда там Артюхе с его музыкой! Я прям заслушался.

– Но драться-то все-таки запретил?

– А как же? Народ все молодой, горячий, глядишь, увлекутся да либо головы поразбивают, либо аспидные доски попортят. Головы-то ладно – заживут, а досок-то где новых набрать?

Анна попыталась представить себе, как девки лупят нерадивых отроков учебной снастью по головам…

«М-да… благонравные отроковицы, примеры христианского смирения и девичьей скромности…»

Не удержавшись, фыркнула, едва успев отвернуть лицо от девичьего строя.

– Однако же женская мудрость и терпение и не такие преграды преодолевать способны! – прочувствованно вещал Филимон, повысив голос так, чтобы воспитанницы его хорошо слышали. – Млавушка-то почитай вмиг Федьку усмирила… И то сказать, я и сам у такой наставницы поучился бы с удовольствием!

Он подмигнул навострившим уши отроковицам и молодецки расправил усы. Млава шумно выдохнула и метнулась растерянным взглядом с Анны на Арину, потом на соседок по строю, потом снова на Анну. Арина тоже уставилась на боярыню, но не растерянно, а обеспокоенно, как бы вопрошая: «А надо ли позволять воспитанницам слушать такое?» Строй девиц зашевелился, и почти все головы повернулись в сторону уж и вовсе потерявшейся Млавы. Филимон же, не обращая внимания на впечатление, которое произвели его слова на слушательниц, уверенным голосом подвел итог: