Каторга - Влас Дорошевич

И заинтересовал Галактионова Тихон. Пошел.

- До трех раз к нему ходил. До ворот дворца доходил, а во дворец не заходил. Раздумывал. "Как, мол, так, с детства все Писание знаю и все, что говорю, по текстам. Чему ж меня может мужик сиволапый научить?" И ворочался.

А в третий раз зашел.

- Застал четверых. И сразу, никогда не видавши, его узнал. Поклонился, говорю: "Здравствуйте". А он мне: "Я тебя ждал. Видели мы все звезду яркую, подошедшую к солнцу". - "А сколько, - спрашиваю, - раз звезда к солнцу подходила?" - "До трех раз". Тут я и затрясся. "Три раза, - говорю, - я к тебе ходил". А Тихон смеется так радостно. "И это, говорит, - я знаю". Тут я ему про свои колебания и начал. И пошел и пошел. А он все смотрит, радостно смеется. "Писанье, - говорит, - что о Христе писано, все знаешь. Чего ж теперь-то тебе нужно?" - "Христа, - говорю, ищу". - "Ну, и ищи. Найдешь". Тут я ему в ноги пал: "Помилуй". Лежу, а надо мной голос, да такой милый. "Раньше, - говорит, - ходил ты, Савл, по букве разящей, а теперь будешь ходить, Павел, по букве животворящей". Заплакал я, бьюсь как рыба у ног, а он меня поднимает да целует, целует. Заглянул я к нему в очи. Очи - как окна, заглянул в горницу, а там так мило. И увидал я, как в горнице у него мило, - скудость-то я своей горницы познал, - что украшал ее гробами великолепными. А у него-то в горнице все живое.

"Горницей" Галактионов называет, конечно, душу.

- И увидав, что у него-то в горнице все живое, а у меня гробы великолепные, заплакал я. А он-то все меня целует: "Не плачь! Теперь ты человек живой". Говорит: "Не плачь", а сам в три ручья плачет. Я и спрашиваю: "Как же ты мне велишь радоваться, а сам плачешь?" - "Это ничего, - говорит, - я за всех должен плакать, а ты не плачь". Тут-то я и понял в конец.

- Что понял?

- Кто есть Тихон Белоножкин.

- Кто же?

- Иисус.

- Ну, слушай, Галактионов, ведь ты же человек ученый...

- Премудрость! - с улыбкой перебил Галактионов.

- Ты же знаешь, что Иисус Христос жил земной жизнью 18 сот лет тому назад.

- И теперь живет.

- Как так?

- А разве может когда без Христа быть? Тогда Христос за грехи людские пострадал. А новые все накапливаются. За них-то кто же страдать будет? Посмотрите кругом. Один убил, бедность да нищета довела, - другого злость человеческая заставила. Все не они виноваты. Кто же за это страдать должен?

- Так что всегда Христос живет в мире?

- Всегда. Один отстрадает. Другой страдать идет.

- Ну, а за что Тихон на Сахалин сослан?

- За убийство! - не мигнув, отвечает Галактионов. - Двух человек он убил.

- Как же так помирить?

- Воронежский он. Из зажиточных. У его отца еще с арендатором соседским вражда была. Дальше да больше. Едут раз из города вместе. Арендатор-то и думает: "нас много". Напали на Тихона. А Тихон-то взял оглоблю, да во зле арендатора по башке цоп! А потом арендаторша подвернулась, - он и ее цоп. Так злоба вековечная убийством и кончилась.

- Он же убил! Он - убийца!

- Не он убил, злоба убила. Злоба копилась-копилась в двух семьях и вырвалась. Он за эту злобу каторгу и перенес.

Во главе сахалинских "православно-верующих христиан" Тихона Белоножкина поставил, несомненно, Галактионов. Это он, фанатичный и страстный, убедил Белоножкина в его высокой миссии. Скромному Тихону в голову бы не пришло называться таким именем.

Тихон Белоножкин еще дома, в Воронежской губернии, сокрушался, что кругом никто "по-божески" не живет, и искал такой веры, чтобы "не только с мертвыми ходили целоваться, а и с живыми целовались; а то с мертвыми-то прощаются, а живым не прощают".

Попалось под руки молоканство, он и принял молоканство.

Но к прибытию на Сахалин Тихон Белоножкин и в молоканстве разочаровался:

- Не то это все. Не настоящее.

И начал вести свои тихие и кроткие беседы с каторжанами, - как, по его мнению, по-настоящему, следует верить и поступать. Его теория о неосуждении, быть может, и привлекла к себе сердца в силу контраста; кругом, на Сахалине, каторжнику всякое лыко в строку ставят, а тут человек говорит:

- Деянья твои осуждаю, а не тебя.

И людям, которых все считают "виновными", стал именно "мил" человек, считающий их "ни в чем невиновными".

- Ведь вон, почему мы кошку любим! - говорил мне с улыбкой каторжанин, поглаживая бродившую по нарам кандальной худую, тощую кошку. Потому для всех мы "виноватые", а для кошки мы ничем не виноваты. Кошке все одно: что вы, что я.

Тихон Белоножкин, это несомненно, пользовался всегда особыми симпатиями каторги, - и не одной каторги. Есть что-то в этом кротком человеке, что производит впечатление. Он отбывал каторгу при смотрителе, который не признавал непоротых арестантов. Тихон Белоножкин - единственное исключение.

- Придет на раскомандировку злой, - рассказывают каторжане, - 20 - 30 человек перепорет. Так и глядит рысьими глазами: "кого бы еще!" А увидит Тихона, глаза переведет: "Ты, - скажет, - тихоня! Стань на заднюю шеренгу". Не любил, когда Тихон на него смотрит.

Это казалось каторге непостижимым. И некоторые совпадения привели каторгу к мысли, что Белоножкин - человек "особенный".

Белоножкин с вечера ни с того ни с сего плакал. Его стыдили:

- Чего нюни распустил? Баба!

- Горюшко мне под сердынко подкатывает.

А на следующий день одного арестанта задрали: с кобылы замертво сняли, в лазарете умер.

Несколько подобных случаев "предвиденья" поразили каторгу страшно, и когда к Белоножкину пришла семья, и он был выпущен для домообзаводства, к "особенному" человеку стали собираться поговорить, послушать его странных речей.

Тут подвернулся Галактионов.

Озлобивший всех против себя обличитель, в страдающий мир внесший своей проповедью еще больше страданий, - Галактионов у кроткого Тихона нашел тихую пристань, "просветлел", понял, что "истинно о Христе надо делать", и "уверовал".

Но старый законник сказался, - и вместо простых сходок для сердечных бесед он основал "церковь".

Сахалинское общество "православно-верующих христиан" имеет 12 "апостолов", и каждый из "апостолов" имеет "пророка".

- Как столб - подпору.

Кроме "апостолов", есть еще 4 "евангелиста".

- Руки и ноги Христовы.

Те, кто женат, как сам Тихон Белоножкин, живут с женами. Кто не женат, - сходятся и живут "не в законе, а в любви, ибо любовь и есть закон христианский".

Мужчины зовут себя "братией", а женщин - "по духу любовницами".

Сходясь все вместе, они говорят:

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, благодарим нашего Отца!

Кланяются в ноги, целуют друг друга и беседуют.

Беседы часто касаются сахалинских злоб дня и разрешают разные вопросы, конечно, в духе, приятном каторге.

Например:

- Каждый человек спастись должен. А в голодном месте не спасешься, скорее человека съешь. А потому бежать с Сахалина - дело доброе. Духом родиться можно только на материке, где можно трудиться. А для рождения духом надо креститься водой, т. е. переплыть Татарский пролив. Татарский пролив и есть Иордан. Надо сначала "водой креститься", и потом уж человек идет на материк возрождаться духом.

На этих радениях они рады всякому, кто зайдет:

- Где печка, там пущай греются.

В горницах у многих из них висят иконы:

- Хоть весь дом изукрась иконами! Хорошего человека повидать всегда приятно.

Но веровать "надо в духе, а не в букве", чтоб "буква эта нашу жизнь оживляла".

- Приходите к нам! - звал меня Галактионов. - Как начнем букву закона к нашей жизни приводить, - небеса радуются.

- Да почему ж ты о небесах-то знаешь?

- В мыслях радость. А небеса... Вы думаете высоко небеса? Небеса в рост человека.

Галактионову очень хотелось, чтоб я повидался с Тихоном Белоножкиным.

- Сами увидите! Вы так ему скажите, что от меня.

Тихона застал я за работой. У него хорошее хозяйство. Он чинил телегу.

- Здравствуй, Тихон. Правда, что ты - то лицо, как тебя называет Галактионов?

Белоножкин поднял голову и глянул на меня своими действительно "милыми" глазами, кроткими и добрыми:

- Вы говорите.

- Нет, но ты-то как себя называешь?

Тихон улыбнулся, тоже необыкновенно "мило".

- Буквами чтоб я себя назвал, хотите? Разве от букв что переменится?

Мы долго беседовали с этим добрым, кротким и скромным человеком, его интересовало, зачем я приехал: я объяснил ему, как мог, что собираю материал, чтоб описать, как живут каторжане, - и он сказал:

- Масло собираете? Понимаю.

И, прощаясь со мною и подавая мне руку, сказал:

- Масла вы в лампадку набрали много. Зажгите ее, чтоб свет был людям. А то зачем и масло?

Преступники и преступления

I

- Чувствуют ли "они" раскаяние?

Все лица, близко соприкасающиеся с каторгой, к которым я обращался с этим вопросом, отвечали, - кто со злобой, кто с искренним сожалением, всегда одно и то же:

- Нет!

- За все время, пока я здесь, изо всех виденных мною преступников, а я их видел тысячи, - я встретил одного, который действительно чувствовал раскаяние в совершенном, желание отстрадать содеянный грех. Да и тот вряд ли был преступником? - говорил мне заведующий медицинской частью доктор Поддубский.