Письма - Николай Лесков

Пожалуйста, поговорите с ним об этом и решите, как решали ранее покупки прошлого года.

Прилагаю Вам очень схожую мою фотографическую карточку. Это делал самоучка, но сделал лучше всех. В Пассаже она только печатана с негатива.

Л. Н. Толстой говорил о Памфалоне с похвалою самою теплою. Очень, очень его одобряет. Ал. Серг. был у него за день ранее меня и меня помянул там… Редакция «Русской мысли» чрезвычайно хлебосольна. Меня заласкали и закормили. Впечатление они производят чисто «московское». Я этого жанра не люблю и не подхожу к нему. В общем, это какой-то разброд и «семибоярщина», а это, по моему мнению, в редакционном деле никуда не годится. Довольно автору согласовать свою работу со взглядами одного редактора, а не применяться к разным воззрениям. Это всегда вредно отзовется на задуманной работе и может охладить энергию. Они, однако, ждут романов Г. П. Данилевского, Григоровича, Я. П. Полонского, Щедрина и Гл. Успенского. В виду такого изобилия я не стану писать романа, а ограничусь повестью небольшого размера и такого содержания, чтобы она подходила не на один заказ. — Квартиру начинаю искать, — уехать на Эзель намереваюсь 20–25 мая. Рассказ «Вешателъ» сдам Вам к 15-му. Объем его будет около 1 1/2 листа. Поклон мой Катерине Николаевне.

Преданный Вам

Н. Лесков.

С. Н. ТЕРПИГОРЕВУ

10 мая 1887 г., Петербург

Сюжет «воспитания свиньи» прекрасен. Это живой тип, которого не прозрел Островский. «Их будет царствие». Это очень хорошо — верно схвачено и любопытно Я давно на них засматриваюсь. Выведи в конце путешествующего попа или дьякона и резюмируй тип его словами из библии — «Книги царств»:

«Се Ровоам, сын Соломонь. — Мудр был Соломон, а сей мудрейши отца своего. Сей глаголет: истяжу вы паче отца моего и приумножу тяготы ваши. Юность бо моя толстее чресл отца моего: отец мой бил вас бичами, а я буду бить вас скорпионами».

Это бы надо поставить эпиграфом, но ты это упустил. — Поставь хоть в конце. Слово библейское очень картинное.

Твой Н. Лесков.

Зачем ты не успокоишь Шубинского? Что это у тебя за пакостная манера, что ты никакого своего слова не можешь сдержать.

С. Н. ШУБИНСКОМУ

19 сентября 1887 г., Петербург

Уважаемый Сергей Николаевич!

Слухом слышу, что Вы уже приехали, но оком моим не зрю Вас и о сем стуждаюся и жажду, сетуя, зане глагол некий иму реши к Вам. — «Почтите ли», или позовете, или где инде спотычку назначите? Черкните, пожалуйста, на новую мою квартиру, что еще ближе к Вам, — Фурштадтская, четвертый дом от Таврич<еского> сада, дом графини Орловой-Давыдовой, «Община сестер милосердия», № 50, кв. 4, первый этаж, ход из-под ворот с Фурштадтской. Надо сговориться насчет возмещения запрещенных рассказов. Я предлагаю это сделать посредством издания «Очарованного странника», в котором 11 листов. Издание его распродано. Книга веселая, занимательная и интересная. Экземпляр взят Н. Ф. Зандроком и давно уже дан в типографию для расчета. Вам только нужно обо всем этом спросить. — В «Русской мысли» (сентябрь <18>87 г., стр. 533) — не поинтересует ли Вас отчетом об изданной Вами «первой книжечке» моих рассказов «Скоморох Памфалон» и «Спасение погибавшего». Журнал находит в соединении их счастливую идею издателя и воздает похвалы Памфалону, ценя особенно язык рассказа — «своеобразный и напоминающий старинные сказания», а также «ясность, простоту и неотразимость». Вам это должно быть приятно, так как Вы первый и долгое время Вы единственный ценили этот рассказ, стоивший мне особого труда по подделке языка и по изучению быта того мира, которого мы не видали и о котором иосифовский «Пролог» в житии св. Феодула давал только слабый и самый короткий намек. Мне лично эта похвала и то, что «Скоморох» всем нравится и ото всех любим, — ничего не приносит, но я очень радуюсь за Вас — за Ваши скорби и досаждения, Вами перенесенные, и за глупые придирки со стороны тех, кому бы надо благодарить Вас за Вашу заботливость о поиобретении настоящей «художественной работы», как ее ныне называют. «Скоморох» проживет сам собою дольше многого, что держится нахваламн и рекламами. Я над ним много, много работал. Этот язык, как язык «Стальной блохи», дается не легко, а очень трудно, и одна любовь к делу может побудить человека взяться за такую мозаическую работу. Но этот-то самый «своеобразный язык» и ставили мне в вину и таки заставили меня его немножко портить и обесцвечивать. Прости бог этих «судей неправедных». — Они, верно, отвыкли думать, что есть еще люди, которые работают не по-базарному, «без помарок», — прямо набело, «как вы<….>, так и заморожено». Но «Скомороха» общество возлюбило, Лев Толстой благословил, критика хвалит, и говорят, будто художник готовит картину на выставку, где изображен наш скоморох. Сцена взята та, когда Феодул лежит на циновке у Корнилия. Корнилий в шутовском уборе собирается идти на потеху, а в двери его стоят две призывающие его к гетере «нильские змеи с играющею кровью и запахом страстного тела». Стало быть, Вы оправданы множицею, и я за Вас, добрый друг мой, радуюсь: мы дали публике настоящее литературное произведение в дни полного упадка и базарничества. Пособляйте скорее разделаться с возмещением за запрещенный «Кадетский монастырь» и за «Пигмея». — «Очарованный странник» вполне к тому способен и достоин. — Рассказ для Вас почти готов. Это «Инженерные бессребреники» (Брянчанинов, Чихачев и Фермер). Деньги нужны. К 150 <руб.> аванса, за мною состоящего, любезно и безопасно было бы дать еще 150. Это было бы очень кстати теперь. А «дает хорошо тот, кто дает скоро» Подпрапорщик Андрей Николаевич Лесков 16 сент. произведен в офицеры с переводом в Новгород. Это (то есть перевод) стоил неимоверных усилий при помощи М. И. Пыляева и генер<ала> Асташева. Я рад, что буду иметь его близко к себе. Перевод в гвардию обещают через год. Теперь их благородие желают обмундировываться… «Приказ» о них пошел в Данию для подписи и будет объявлен 3 октября. Вера перестала петь и выходит замуж. Совершилось это в Аренсбурге.

Ваш Н. Лесков.

А. С. СУВОРИНУ

30 сентября 1887 г., Петербург

Поздравляю Вас с благополучным возвращением и принятием за дело. Сегодняшняя статейка о Каткове и о глупостях хромого Голицына прекрасна, но в ней есть маленькая погрешность в определении характера М<ихаила> Н<икифоровича>. К удивлению, в нем действительно всегда замечалось очень странное и подчас очень смешное стремление к аристократизму. Он любил «высокое положение» в людях, особенно — родовое, и благоволил к тем, кто имел знакомства в том круге. С этого, например, началось и долго на этом главным образом держалось его благорасположение к Маркевичу, у которого, — как это ни смешно, — он брал примеры обхождения и старался пришлифовать к себе его совсем не утонченные манеры. Это было известно многим, а мне раз довелось видеть пресмешной случай в этом роде. Маркевич был толсто<…> и имел удивительно округленные окорока, по которым умел при разговоре громко хлопать себя ладонями. Один раз, споря с М. Н. в своей квартире, в доме Зейферта на Сергиезской, Маркевич в пылу спора все прискакивал и отлично прихлопывал себя по окорокам, что, видимо, нравилось М. Н—чу и Евгению Богдановичу, который тоже хотел так хлопнуть, но у него не вышло. После этого тотчас Маркевич пошел провожать Богдановича, а М. Н. остался один в кабинете, а я в зале, откуда мне было видно в зеркало, что делается в кабинете. И вот я увидал, что М. Н. встал с места, поднял фалду и начал себя хлопать по тем самым местам, из которых Маркевич извлекал у себя громкие и полные звуки… У М. Н—ча ничего подобного не выходило, и он, оглянувшись по сторонам, сделал большие усилия, чтобы хлопнуть себя, как Маркевич, но все это было напрасно: звук выходил какой-то тупой и плюгавый, да и вся фигура его в этом положении не имела той метрдотельской, величавой наглости, какою отличалась массивная фигура Маркевича.

Тогда М. Н. вздохнул, спустил фалду и с усталостью и грустью сел писать передовую статью, в которой очень громко хлопнул по голове Валуева.

Но уверяю вас, что эти пустяки совсем мною не выдуманы.

Ваш Н. Лесков.

P. S. Не будет ли Вашего усердия когда-нибудь взглянуть у меня превосходный портрет какой-то дамы, который считают «портретом русской актрисы». Пересмотрели его многие сведущие люди, и никому не удалось узнать, кто это такая. А между тем это портрет замечательной кисти.

Не согласились ли бы Вы напечатать, за моею, конечно, подписью, статейку о гимназии в Аренсбурге, где всё учатся сыновья рыбаков и прачек, а благородных всего пятнадцать учеников, и те двух фамилий: семь баронов Нолькенов и восемь бар<онов> Буксгевденов. — Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, позволяется сажать на кол тою частию его тела, которая у него более прочих пострадала.